От автора: каюсь – приемчик один спизжен мной из «Леопарда на солнце». Просто я еще не знаю точно, как писать по Сопрано.

посвящается любимой СонечГЕ, чтобы она не тухла, и Байрону за то, что ее тоже прет Сопрано

*****
- Они убили мальчика! Они убили твоего сына.
(«Крестный отец-2»)

*****

Сегодня люди говорят:
- Скоро нас всех ждут большие неприятности, - прольется много крови. Нынче в полдень стреляли в Мольтисанти, родного племянника и любимца Антонио Сопрано.
- Откуда в него стреляли?
- В него стреляли из машины, - она проехала мимо.
- А больше года назад в самого Антонио стреляли, но никто уже не помнит об этом.
- Это была попытка угона.
- Нет, в него стреляли двое черных.
- Он убил обоих нападавших.
- Нет, только одного.

Вдова до свадьбы, она вспотевшей ладонью гладит и сжимает его руку. По ее лицу, опухшему от слез, течет тушь, оставляя на щеках длинные черные полоски, ее помада размазана по подбородку, а губы изжеваны.

Великолепные волосы собраны в высокую прическу. Все равно она красавица. Это не то, что дается от природы, - это заметно в момент отчаяния, когда страдание и страх искажают ее лицо, кажущееся пунцовым на фоне белой больничной простыни, к которой она прижимается щекой.

Ее слезы крупные, - огромные, как в мультиках. Они действительно большой горошиной скатываются по лицу и падают на пол или на матрас больничной койки, оставляя мокрые пятна.

Люди говорят, ее слезы как вода. Найдет другого, и третьего, и еще, - они отмахнулись бы от ее горя. Но ее горя не увидит никто чужой, потому что за ней стеной стоят мужчины, стерегущие трагедию, разворачивающуюся на больничной койке, от посторонних глаз.

Кто-то все время стоит на часах в дверях палаты и внимательно изучает больничный коридор. Персонал и посетители с опаской глядят на часового и ускоряют шаг, проходя мимо.

Чья-то ладонь все время лежит на ее плече, - неподъемная уверенная тяжесть этой ладони не облегчает ее горя, но усмиряет ненависть. Эта ладонь означает, что ее горе не останется неотомщенным.

Иногда она вскакивает со своего места и порывисто обнимает за шею того, чья ладонь лежит у нее на плече. Она не всегда успевает заметить, кто это, - они сменяют один другого, не оставляя ее, умирающего и дверь палаты ни на секунду. Она утыкается лицом в его плечо, и, стиснув зубы, тихо воет, срываясь на писк и слабо дергаясь.

Проходит час, другой, третий, часы проходят, и иногда ей хочется заорать звериным страшным криком, завизжать от ужаса перед тем, что может произойти в любую минуту, но она боится спугнуть надежду. Чью-нибудь добрую волю. Чудо. Что-нибудь, что отведет неизбежное несчастье и приведет к счастливому хорошему концу. Вот почему она, громко всхлипывая, гладит его ладонь, не отрывая взгляда от любимого лица, и только иногда, когда становится особенно страшно, тихо пищит в чье-нибудь плечо.

Нет, если бы она действительно была такой шлюхой, какой выглядит, она не сидела бы сутками неподвижно возле его койки, с собачьей преданностью рассматривая его лицо и стараясь не упустить тот миг, когда его ресницы дрогнут в первый раз, прежде чем откроются его глаза.

- Если он доживет, когда-нибудь он станет новым боссом. Для этого его и готовят.
- Почему он?
- Сопрано больше не отдадут власть Априлам. Антонио принял своего племянника раньше родного сына Джакомо.
- Джакомо не хотел, чтобы его сын вступал в организацию.
- Антонио сам не хочет этого для своего сына. Люди слышали, как однажды он сказал своей жене: «Мне не нужен второй Кристофер». Сын Антонио будет учиться в колледже. Никто не хочет такой судьбы своим детям. И только сына какого-то Мольтисанти никому не жалко.
- Мне его тоже не жалко.
- А что думает об этом его мать?

Она Сопрано. Всякий Сопрано однажды узнает всю правду о том, что его окружает, - о пище, которую он ест, об одежде, которую он носит, о доме, в котором живет, - и научается жить в согласии с этой нехитрой правдой. Она тоже ела кровавую пищу, носила кровавую одежду, жила в кровавом доме. Ее карманные деньги, на которые она в детстве ходила в кино, залиты кровью.

Но это был не ее выбор. Это время давно осталось позади.

- Мой сын!

Она не подходит к его койке, - замирает в дверях, поправляя на плече большую дорожную сумку. Издали она видит безжизненное тело своего сына, трубки, воткнутые в его горло и в вены, мертвецкую синеву его кожи, страшные раны, аккуратно промытые и скрытые от всех тканью белой рубашки.

Две пули прострелили ее мальчику грудь. Две попали в правую руку, когда он стал отстреливаться. Одна навылет прошла через бедро. Стреляные гильзы плавали на асфальте в его крови, - сына, которого она родила.

Она закрывает свое лицо руками.

Невысокий крепкий мужчина делает шаг ей навстречу. Он выглядит моложе своих лет. Нельзя сказать, красив он или нет.

- Посмотри, что они сделали с моим сыном! – в отчаянии кричит она, простирая руки к изувеченному безмолвному телу на больничной койке. - Посмотри, Сильвио!

Мужчина быстро и крепко обнимает ее, гладит по волосам. Он прижимает ее голову к своему плечу, чтобы заглушить ее крики и стоны, которые создадут лишний шум, потревожат персонал и могут навредить ее умирающему сыну. Но в этом нет необходимости, - закричав один раз, она берет себя в руки и, оторвавшись от его плеча, прижимается горячей щекой к его шее. Она стискивает воротник его куртки и смотрит на стену за его спиной широко раскрытыми сухими глазами.

- Когда вы найдете их, - громко и горячо шепчет она ему на ухо, - пусть они помучаются, Сильвио. Пусть они помучаются.

Сильвио энергично кивает. Коротко и сильно он хлопает ее по спине, проводит рукой по волосам.

- Конечно, - говорит он. У него хрипловатый уверенный голос, который звучит оптимистично и почти непринужденно. – Все сделаем.

Она верит Сильвио – от его заверений ее ненависть отступает, давая место горю и ужасу.

Она снова опускает лицо на его плечо и дает волю слезам. Отныне и до конца, каким бы он ни был, она будет плачущей женщиной, чей любимый младший сын умирает от ран на больничной койке.

- Говорят, в юности Сильвио Данте любил кузину Антонио больше всего на свете.
- Это неправда, - Сильвио всегда любил только деньги.
- Нет, не всегда. Сначала он любил кузину Антонио, а потом она вышла замуж за Мольтисанти и уехала туда, где о Сильвио никто ничего не знает, чтобы навсегда забыть его и зло, которое он несет. Она разбила ему сердце, и с тех пор он любит только деньги.
- Все это чушь. Сильвио любит деньги не больше всех остальных. Сильвио самый щедрый и милосердный в семье Сопрано. И кузину Антонио он никогда не любил – она всегда была толстая, жила далеко и почти не виделась с кузеном и его друзьями.

Сильвио первым приехал в больницу, и Тони приехал вместе с ним. Новость застала их в «Бада Бинге» за подсчетом денег, которые им принесли в бумажном пакете из-под пончиков.

Чип и Дейл стреляли в Мольтисанти из машины, сегодня в полдень. Белый костюм, в который он был одет, забрызганный кровью и вымазанный в грязи, они с Полли сожгли несколько часов назад.

Сильвио стоит в дверях, прислонившись к косяку.

- Это частная вечеринка, - говорит он любопытным.

- Сестра, подойдите.

Сестра подходит, смотрит, как завороженная, на пару сотен, которые он извлекает из кармана, и слушает его уверенный тихий голос, запоминая приказания.

Власть Сильвио над женщинами велика. Он не пользуется их особенной любовью, не внушает им большего страха, чем остальные, но Сильвио, а не кто-то, - тот, кому они внемлют, кивая, как бандерлоги, завороженные Каа.

- Да, Сильвио.
- Сильвио велел нам не брать денег.
- Сильвио просил.
- Хорошо, Сильвио.

Медицинская сестра или стриптизерша с сиськами, - они любят звук его голоса, он как шуршание стодолларовой купюры, которую он вкладывает в их ладонь, сжимая пальцы. Еще никогда ни одна не швырнула Сильвио в лицо его деньги.

Сильвио имеет особую, животную власть над женской глупостью и продажностью.

Сильвио охраняет здесь покой. Скоро его сменит Полли. Сильвио жаль мальчишку, - так жаль, что от тяжести в груди его начинает тошнить. Его всегда тошнит, когда надо сделать что-то мучительно трудное и отвратительное даже для него, а сегодня его тошнит от обиды и несправедливости, потому что, если эта смерть наступит, это будет глупая и бессмысленная смерть.

Но Сильвио старается не думать об этом. Прямо сейчас он утешает женщин и охраняет семейную драму от посторонних глаз. Персонал, который, невидимый, обслуживает эту драму, обслуживает ее на его деньги, - прямо на те, которые он только что вынул из кармана.

Скоро его сменит Полли.

Сильвио замер, как змея перед броском. Он ждет известий, - виновников ищут, - и думает о предстоящей мести, как о неприятной, но благотворной необходимости. Она как промывание желудка. Сильвио выполнит свой долг. Мир станет лучше. Всем станет легче.

- Пять глубоких стреляных ран на теле Мольтисанти и внутреннее кровоизлияние. Сопрано остается только молиться.
- Среди них нет добрых католиков. Сопрано не умеют молиться.
- Нет, умеют. Жена Антонио умеет молиться.
- Что? Неужели ей есть, что сказать?
- Ей есть, что сказать.

Она уходит от них, измученная всхлипами Адрианы и злобным шипением своего мужа, с ненавистью нашептывающего что-то своим людям. Его громкий свирепый шепот пронзает почтительную и скорбную тишину палаты умирающего.

Она приходит в пустую комнату с голыми стенами и опускается на колени, молитвенно сложив перед собой руки.

С открытым и чистым сердцем она просит жизни для молодого Криса Мольтисанти. Говорит, что знает о его выборе и его вине, но все равно просит пощадить его и открыть ему глаза, чтобы он увидел, куда можно свернуть с выбранного пути на правильный.

На самом деле, она знает, что ему уже не свернуть.

Тогда она еще раз просит его пощадить.

Потом продолжает, и всякий раз, как сбивается, возвращается к началу, - снова и снова просит пощадить Криса Мольтисанти.

Вот и все. Кто она ему?

- Говорят, Мольтисанти похож на кусок сырого фарша. Он умрет от ран, и тогда нас всех ждут большие неприятности.
- Нет, он выживет, - в нем страшная сила. Сопрано растят из него будущего босса, который когда-нибудь займет их место. Они преуспели – он уже почти чудовище.
- Почему чудовище?
- Люди слышали, как он молится.
- И как он молится? О чем просит Мольтисанти?

- Он говорит: «…и если меня убьют, пусть это сделают из хорошей машины. Пусть это случится в полдень. Пусть я буду в белом».