Написано для Renna на флешмоб неканонических пейрингов. Реньши, ради тебя и для тебя – пока ты окончательно не ушла в фандом «ПБ». Люблю тебя, и преклоняюсь пред твоими талантами))) И, прости, родная – я знаю, ты хотела от лица пятна Радзинского. Я тоже хотела, но Муз велел оставить это для другого фика. Реньши, ради тебя и для тебя – пока ты окончательно не ушла в фандом «ПБ». Люблю тебя, и преклоняюсь пред твоими талантами))) И, прости, родная – я знаю, ты хотела от лица пятна Радзинского. Я тоже хотела, но Муз велел оставить это для другого фика.

Therapy is Speedie's brand new drug
Dancing with the devil's past has never been too fun
It's better off than trying to take a bullet from a gun
And she cries:
Hey baby can you bleed like me?
C'mon baby can you bleed like me?

Garbage - Bleed like me

Однажды, на каком-то открытом вечере, отец Джек произнес в своей речи: «Мы живем для того, чтобы спасать жизни других. Это наша работа. Но быть безработными для нас – счастье, ведь это означает, что люди вокруг здоровы!». Пафосная, тошнотворно банальная и глупая речь: к тому моменту отец уже здорово набрался. Никто не желает быть безработным. Никто.

Но теперь Джек мечтал об этом.

Он вспоминал смерть Буна. Его искалеченное тело. Вспоминал того пристава, который сопровождал Кейт.

Кто следующий?

Кто?

Бункер, эта жалкая пародия на цивилизацию… тут не найдешь ничего даже отдаленно похожего на скальпель. Скоро руки отвыкнут от привычных инструментов. Скоро они огрубеют и станут неловкими, и вместо спасения только приблизят гибель…

И Джек мечтал о том, чтобы на острове ему не пришлось спасать ничью жизнь…

***
-Скажи, Джек…

Анна-Люсия. Удивительно – заговаривает первой. Хотя… тогда, в аэропорту, разве не было так? Разве она не заговорила с ним первой…?

Аэропорт. Мир живых. Кажется, это было целую жизнь назад…

-Скажи, Джек… Если бы тебе пришлось – по долгу службы спасать жизнь врага, прямого или косвенного… Если бы ты знал, что этот человек – мерзавец, насильник, убийца… Ты бы стал?

Она задает вопрос серьезно, смотрит внимательно. Смотрит странно… будто бы умоляюще. Да. Будто бы умоляет её дать ответ, который бы её успокоил. Расставил бы все по местам.

-Ана. Я давал клятву Гиппократа. Когда я врач – я врач. Я стараюсь выключить эмоции. Я обязан это сделать, обязан. Понимаешь, передо мной на столе лежит пациент. Просто пациент, которого я должен спасти. Что будет после – не мое дело. Не мое.

-Для тебя он просто кусок мяса?

Вопрос бьет в лоб.

-О чем ты, Ана-Люсия? Конечно же, нет!

Она молчит. Оттенок у молчания не то чтобы недоверчивый, но…

***
…Она думает о тех людях, которых она убила.

Если бы Джеку пришло в голову спросить, были ли они для неё кусками мяса, она бы ответила: «О чем ты, Джек? Конечно же, нет»

Нет. Когда ты отбираешь жизнь, ты знаешь… или почти всегда знаешь, за что ты это делаешь. Ты видишь перед собой человека и прислушиваешься к эмоциям, которые он вызывает у тебя. Гнев. Ярость. Ненависть. Страх. Отчаянье.

А потом ты убиваешь.

И уже потом ей приходилось – часто приходилось – жалеть о содеянном…

Но это было после.

-Джек, неужели тебе никогда не приходилось жалеть о том, что ты…

-О том что я спас мерзавца, насильника или убийцу?

Кажется, он смеется.

-Нет, Ана. Не приходилось, потому что таких случаев в моей практике не было.

Молчание. Они смотрят друг на друга. Ну же, Джек… Прояви любопытство… Спроси, почему меня это интересует?

-А почему это интересует тебя, Ана?

***
-Потому что я слишком часто и много убивала сама, Джек. Я убивала… и жалела… и жалею.

Она наклоняется и хватает его за руку. Джек думает, что её ладонь горячая и сухая, совсем как у мечущейся в лихорадочном бреду. И точно так же горят её глаза, и точно так же звучит голос.

Как у мечущейся в лихорадочном бреду, вот именно…

-Слушай, Джек… Там… на той стороне острова я убила человека. Другого. Шпиона. Когда я поняла , что он не был на самолете, я отвела его подальше от остальных и сказала, что все знаю. И… Я не помню, Джек… Я не помню, как так вышло… Я бросилась на него и… убила. Я воткнула кол ему в грудь. И я до сих пор пытаюсь убедить себя, что это он, он хотел меня убить, а я просто защищалась. Я пытаюсь, но не выходит. Я себе не верю, понимаешь? Я не верю в Рок и Судьбу, но теперь я думаю, что смерть Шэнон – мое проклятие, за то…

-Шэнон ни в чем не виновата, Ана, о чем ты говоришь…Какое проклятие? О чем ты? Она не виновата в том, что ты…

-Я знаю!!! – Ана откидывает голову назад, не выпуская руки Джека. – Я знаю, но разве ты не понимаешь, что я не могу думать иначе??? Это чувство вины. Оно хуже сломанного позвоночника, Джек. Оно…

Ана вздыхает и словно приходит в себя на короткий момент.

***
Она вдруг осознает, что делает то, чего не делала почти никогда. Она исповедуется. Она раскрывает душу перед Джеком, перед мужчиной, которого знает считанные дни – если не считать рассказов его отца, болезненных и скупых.

Она раскрывается перед ним, словно он взял скальпель и сделал надрез на жесткой броне её души. И оказалось что там, под омертвевшей кожей еще бьется жизнь, полная отчаянья и боли.

-Я не знаю, Джек… - шепчет она. Я не знаю, почему и зачем…

-Рассказываешь мне это?

-Да…

Неужели она плачет…?

-Потому что ты не железная, Ана.

***
Короткий поцелуй – как раз перед писком таймера. Короткий – но достаточно длинный для того, чтобы ощутить, какие горячие и сухие у неё губы.

Как у мечущейся в лихорадочном бреду .

The end.