…

Жар.

Полдень. Короткие, темные тени, сплющенные. Мелкий гравий под ногами, жжется. Сухой ветер, приглушенный свет.

Глаза болят.

…

До горизонта – дорога. Мерзкая такая дорога, красновато-желтая, прямая, но неровная. До горизонта – дорога, тянется. Горизонт – полоса, темная, ровная, будто карандашом прочерченная.

Пусто.

Небо серовато-оранжевое, солнца нет. Но и облаков нет, есть что-то вязкое, густое, зависшее над головой. Чуть светится, пробивается сквозь, но не солнце это – не одно и не круглое. Что-то другое.

…

Это не больно.

Глаза и ноги ноют от жара – да, но настоящей боли нет. Такой, чтобы кричать хотелось. Так, что-то царапается. Слегка.

…

Он оглядывается. По привычке, многолетней привычке. Всегда, везде – в аду, в раю – надо оглянуться. Осмотреться.

Оценить.

…

Она стоит позади и чуть поодаль. Не на дороге, не на красновато-желтом гравии – на песке. Темная. Блеклая.

Там, наверху, она была другой. Красивой даже. Но не здесь. Изнанка другая, проигрывает обложке. Неудивительно, что демоны лгут. Был бы он демоном, он бы тоже лгал.

У нее короткие, неровно обрезанные волосы. Темные, как и там. Она худая, тощая, черное платье ей велико, разорвано на груди, сколото тремя булавками. Рукава тоже рваные, вдоль вен змеятся шрамы. Правая рука до плеча утыкана булавками; в ушко каждой булавке продета скрепка. Обычная канцелярская скрепка.

Глаза у нее красные. Не покрасневшие, именно красные. Без белка, без зрачков. Как красные – кровавые? – дыры.

Значит, такая она. Демоница.

…

– Какого черта?

Эхо передразнивает. Слова вязнут в густом, жарком воздухе, зависают. Долго-долго повторяются, пока не стихнут. Раздражают.

И говорить больно.

– Я твой проводник, - отвечает она.

От ее слов эха нет. В ее словах ничего нет. Интонаций нет. Оттенков.

– Год еще не прошел.

– У нас другой год.

– А мне насрать на ваш год.

…

«Нас-рать, нас-рать», - дразнит эхо.

А их – тьма.

…

Она выдергивает одну булавку. Вытягивает, и острие у булавки длинное. Как жало – острое, тусклое, покрытое вязкой кровью.

Снимает скрепку, раскручивает проволочку.

И идет к нему.

…

Здесь он ее не боится. Чего ее тут бояться – тощая, блеклая. Даже глаза – и те потухли. Уже не те красные, светящиеся внутренним огнем, как там. Уже нет в них вековой мудрости, древности.

Дыры, да и только.

…

Она протягивает руку, он отдергивает свою. Она морщится, бормочет чего-то под нос, и время становится вязким, липким, застревающим. Ее движения быстрые, его – медленные. Еле-еле. Как муха в меду.

Она берет его руку и втыкает булавку в запястье. Отходит в сторону.

А булавка лезет дальше, вглубь. Тянет за собой скрепку-проволочку.

– Теперь ты мой, - говорит она. Ни торжества, ни радости. И булавок в ее руке больше сотни еще, значит, еще больше сотни душ ждут своего часа.

Дьявольская канцелярия.

Он смеется. Эхо дразнится.

…

Время отлипает.

…

Он цепляет последнюю осмысленную фразу.

– Проводник куда?

– Дальше.

И она махает рукой. Вдоль дороги, к горизонту.

Там мелкий горячий гравий сольется с липкой, густой массой – небом.

– Дальше куда?

Пожимает плечами.

– Не знаю.

– А ты что, секретарь местный? Не дальше приемной?

…

– А если я не пойду?

– Буду ждать. У нас вечность впереди.

Ему не нравится «нас». «Нас» тут лишнее. «Нас» надо убрать.

…

Жар.

Сквозь подошвы жжет. А она – босиком. И кровь у нее идет, оттуда, откуда она булавку выдернула.

…

Он идет вперед. Перед ней, на шаг.

Она сзади, молчаливая.

Впереди горизонт, черта. Что-то там будет. Неясно что.

Но лучше вперед, чем застрять.

Он всегда двигался вперед.

…

По дороге можно подумать.

…

– Как тебя звать?

– Как хочешь.

Он усмехается. Темные волосы, гладкая кожа. Масло для тела, идеальный облик.

Не она. Но все же.

– Кармен.

Смотрит на нее через плечо. Она чуть улыбается. Впервые.

Будто бы знает, что это значит.

…

Они идут дальше. Где-то там что-то будет.

…
the end (?)