~~~~~~~~~~~~~~~

Необъяснимое. Неожиданное. У вас бывает такое желание съесть какую-нибудь приторную сладкую гадость? Жирный шоколадный торт с кремом на маргарине. Практически кусок масла, - поганого, сладкого масла коричневого цвета с привкусом шоколадной плитки. Он хорош для кого-то с отменной печенью и специфическим вкусом, но для вас, - вы знаете, - это путь к рвоте и боли в животе. Но желание накатывает, и какое-то время вы думаете об этом постоянно.

У вас бывает? У меня – нет. Я так консервативна, что даже с годами мои вкусы не меняются. Я не люблю пробовать новые блюда, терпеть не могу экспериментировать. Ем одно и то же, и мне не надоедает. Я не изменяю своим привычкам, и единственное, что я по-настоящему люблю обновлять – это информацию. Мне нравится чувствовать, как новые знания переворачивают мое сознание, видеть, как мир вокруг меняется, стоит узнать о нем то, чего не знал раньше. Все остальное должно оставаться на своих местах.

Тем удивительнее то, что сейчас происходит. Некоторое время назад мне приснился сон про мужчину, - не эротический, к сожалению, а одна из тех длинных сентиментальных историй во весь экран, какие мне обычно снятся. Я проснулась в полном недоумении и с чувством влечения к нему. Думаю, это нормально. Я бы проигнорировала этот факт, если бы и бодрствуя находила в себе отзвуки этого влечения, но я не находила. Он не нравился мне внешне и не нравился внутренне – он был раздражающим фактором, и кроме раздражения не вызывал ничего. Поначалу я, может быть, злилась, но потом он мне надоел. Эта детская вражда, мышиная возня, которой занимаются мальчишки, не могла продолжаться вечно.

Во сне он был не вполне таким, каким он был на самом деле, но, в целом, он был узнаваем. Я, в общем-то, как и все, знаю, что значат такие сны у девочек-подростков и не у подростков, наверно, тоже. Поэтому то, что произошло, навело меня на простую мысль, что я испытываю к нему чувства, - минимум пресловутое влечение, - которые подавляю в силу внешних обстоятельств и расстановки сил в моем окружении. Да, я читаю много книг, и я суховата. Я правда думаю, что все, включая влечение, поддается осмыслению, более того – должно быть осмыслено. Иначе жизнь становится скучной и растительной.

В то утро я думала, как найти повод поговорить с ним. Какими бы ни были мои чувства к этому человеку, они должны были проявить себя при личной встрече – это просто, как дважды два. Но он первым дал о себе знать, а повод у нас всегда один и тот же.

- Это мое место.

Он встал рядом с моим столом, за которым я сижу с первого дня первого курса, - встал посредине прохода, и все, раздраженно шипя, пытались протиснуться мимо него.

- Мы с Гарри и Роном сидим здесь на истории с первого курса, - ответила я. – Что с тобой?

- Нет, что с тобой? – с нажимом произнес он. – Я сказал, - брысь. Найди себе другое место.

- Разумеется, нет, - я фыркнула. Это было…абсурдно?

Профессор Бинс начал лекцию, но Малфой не тронулся с места. Я почувствовала себя не в своей тарелке, потому что, видя, что я одна, он не мог позволить себе ретироваться. Влечения не было, но его присутствие действовало раздражающе, особенно если учесть, что преподаватель уже начал занятие, и перед ним было неудобно.

- Не стой над душой, - тихо сказала я.

- Черта с два,- в полный голос ответил он. – Я хочу это место.

- Садись рядом! – шикнула я, увидев, что профессор Бинс замер у доски.

- Да никогда в жизни, - произнес он, и в его голосе слышалась усталость и раздражение человека, которому в сотый раз приходится объяснять нерадивому ученику одну и ту же простую истину.

Это было, конечно, неправильно, но стыд перед Бинсом или, может, жалость к нему, которую я так и не изжила, сыграли свою роль, - я тихо собрала свои вещи и пересела на другое место, стараясь не думать о том, что все выглядит, будто я «сбрыснула».

Гарри и Рон не явились на тот урок. Они вообще много прогуливают в последнее время, - больше, чем обычно.

- Тебе повезло, что здесь сегодня не было Гарри и Рона, - сказала я ему на выходе из аудитории.

- Не было кого? – переспросил он.

- Гарри и Рона.

- Пойми, - негромко ответил он, сворачивая тетрадь в трубочку, - Гарри и Рон – это какие-то неизвестные мне персонажи из твоего дерьмового маленького мирка.

Он сделал несколько шагов по направлению к двери, а потом обернулся и, покачав головой, произнес устало и беззлобно, даже с укором:

- Сколько, блядь, времени мне надо потратить, чтобы тебе это объяснить?

И я замерла на пороге, потому что мне на мгновение показалось, что я действительно не могу взять в толк каких-то очевидных вещей. Таким был его тон - спокойным и немного усталым. Раньше он говорил иначе, и, кажется, теперь с ним стало проще общаться. Наверное, мы просто выросли.

Вечером мы с друзьями сидели в гостиной, - я дописывала сочинение, но неохотно, потому что тема была задана скучная, слишком простая. Гарри толкнул меня под руку и сказал:

- Ты знаешь, Гермиона, скажи нам. Кто без ума от Дина?

Кто ночью написал на двери их спальни помадой «Я люблю Дина»?

- Говорю же, я не знаю, - отмахнулась я.

Гарри хихикнул и снова толкнул меня под руку.

- Снейп говорит, ты всезнайка - все знаешь.

Захотелось улыбнуться.

- Не знаю, Гарри, почему тебя это так волнует? Я бы поняла, если бы написали «Я люблю Гарри», но ты и сам видишь…

Я оторвала взгляд от сочинения и обнаружила, что Рон сладко спит на диване возле камина, открыв рот. Я как будто увидела нас со стороны, - мы стали взрослыми, но остались очень узнаваемыми. Я ясно могла представить себе нас через десять, двадцать лет, в любой ситуации, в любом месте. И в этот момент я впервые за все время, которое провела в Хогвартсе, подумала: «А что сейчас делает Малфой?». И не смогла представить. Казалось бы, я знаю его не хуже, - мы провели вместе кучу времени, и даже враг становится знакомым и предсказуемым при таком тесном общении, но, когда бы Малфой не появился в моей жизни, от него оставалось одно равнодушие и недоумение. Рваный, неизвестный и абсолютно чужой образ.

Я опустила глаза и продолжила работу над сочинением. Все это, черт возьми, нисколько не походило на влюбленность или влечение, - это походило на тоску в преддверии выпуска из школы, на легкое сентиментальное одиночество, которое, я читала, сопровождает любое взросление.

На Рождество многие мои одноклассники остались в школе, - в конце концов, это было наше последнее Рождество вместе. Мы отмечали праздник за общим столом, и я заметила, что Малфой сидит с безупречно прямой спиной, аккуратно и ловко управляясь с ножом и вилкой. Кладет в рот по маленькому кусочку, беззвучно и почти незаметно жует, изредка улыбается своим товарищам из Слизерина и почти не разговаривает. И это тоже было странно. Малфой всегда вел себя за праздничным столом, как все, - хватал пирожные руками, запихивал их в рот и пил сок залпом, - это было нормально, потому что в стенах этой школы аристократы сидят за одним столом со всеми остальными и ведут себя так, как им удобнее.

Зашел разговор о расставании, предстоящем нам через полгода, - разговор, в сущности, шуточный, веселый, и кто-то из Гриффидора воскликнул:

- Драко будет смертельно по нам скучать! Может быть, даже умрет от этого!

Многие засмеялись. Я ожидала, что Малфой скривится, как он это делал обычно, и скажет в ответ какую-нибудь гадость, но он всего лишь прервал на мгновение свой тихий разговор с Паркинсон и посмотрел на шутника с недоумением.

Как, вы все еще здесь? Черт, вы еще здесь, а я уже напрочь про вас забыл.

Вот что говорил этот взгляд. Малфой вел себя за праздничным ужином так, словно его здесь уже нет. Под его взглядом я почувствовала себя прошлым, - его прошлым. Это, опять же, меланхолическая предвыпускная тоска, не более того, но чувство было довольно острое и неприятное. Я ощутила себя вчерашним днем.

Гермиона, ты разносишь вчерашние новости.

Это было обидно, и я думала об этом еще какое-то время.

Так, постепенно, Малфой занимал мои мысли. Чаще всего он служил поводом к какому-нибудь размышлению, но иногда он оставался в моих мыслях сам по себе. Один на один со мной. Он все еще был частью моей жизни, моего настоящего, и со временем его пренебрежение и равнодушие начали меня задевать. Я стала тосковать по временам, когда он задирал нас и делал гадости.

Как-то раз я даже пыталась вывести его из себя, отпустив шутку по поводу его папаши. В ответ он обхамил меня безо всякого удовольствия, хотя от злости на его скулах проступил румянец. Он разозлился, но в этом не было и четверти той злости, какую он испытывал раньше.

- Да что с тобой, черт возьми? – спросила я его напрямик, когда мне надоело жевать эту резину, а забыть и не обращать внимания, - не получалось.

Он отреагировал на удивление живо.

- Ты правда хочешь знать? – спросил он.

- Да, - я скрестила руки на груди. – Ты шесть с половиной лет был настоящей задницей, а теперь…

- Я и теперь задница, - усмехнулся он. – Еще пара тупых вопросов, и ты в этом убедишься.

- Я вижу, что ты задница, - продолжила я. – И все-таки. Ты хотел что-то сказать.

Он сидел под деревом, на пеньке, вытянув ноги и откинувшись на ствол. Он смотрел на меня и как будто сквозь, - ему было хорошо, ему легко дышалось, он отдыхал.

- Говорить со всеми вами, - вздохнув, произнес он после продолжительного молчания, – это то же самое, что заниматься чем-то тяжелым, скучным и муторным, что, вдобавок, никогда больше в жизни не пригодится.

Я замерла, обдумывая его слова, а он поднялся на ноги и, пройдя мимо меня, направился к школе. Неожиданно меня охватило отчаяние.

- Эй! – окрикнула я его. Он обернулся. – Зачем уж так, Малфой? Почему не пригодится? Мы ведь будем иногда видеться после школы, хотя бы случайно.

Я старалась, чтобы это не прозвучало, как выражение надежды.

Он покачал головой.

- Нет, вряд ли, - ответил он с известной долей доброжелательности. – Я так не думаю.

Он улыбнулся какой-то заученной, но любезной улыбкой и отвернулся. Я смотрела ему в спину, и мне показалось, что из моей жизни что-то уходит, - что-то не слишком важное, но моя жизнь от этого точно не станет лучше. Я обнаружила, что между нами была связь, в тот момент, когда она оборвалась.

Банальная, старая как мир ловушка, подстерегающая людей.

The end.