...

В темноте ее не разглядишь, но она здесь, рядом. И без того тесная комната в одно мгновение сжимается до размеров картонной коробки, кажется, будто бы шевельнешься – и тут же коснешься стенки. Тебе хочется спросить «зачем?», но ты молчишь, и смотришь на нее, на то место, где должна стоять она.

Она тоже молчит. Молчит долго и упорно, и ты вспоминаешь все, что было раньше, все те годы, когда она боялась заговорить с тобой. Это было так давно… и так недавно.

– Я знала, что ты не придешь, - наконец, говорит она. Ее голос тихий и хриплый, словно бы она недавно плакала, но ты веришь, что это не так. Просто этим холодным летом так легко простудиться. – Тебе так проще. Оборвать все разом, разрубить Гордеев узел – и никаких проблем не останется. Да, Гарри? – она умолкает, и в тишине ты слышишь ее дыхание – частое и прерывистое.

– Ты не…, - начинаешь ты, и снова умолкаешь. Тебе хочется зажечь свет, хочется видеть ее лицо, ее глаза, убедиться, то на щеках нет влажных дорожек слез. Она не стала бы плакать. Она сильная. – Да, мне так проще.

Она молчит, и ты спрашиваешь себя – не обидели ли ее твои слова. Твой честный ответ. Но это действительно так, и тебе надоело лгать и притворяться. Да, тебе просто проще ни к кому не привязываться. Ты уже сделал это однажды – ошибка или нет?

Ты стискиваешь зубы, и тоже молчишь. Как она. Глаза привыкают к темноте, и ты почти различаешь ее силуэт, она стоит у шкафа, опершись на него, словно бы у нее уже не осталось сил стоять прямо, без опоры. Тебе кажется, что на плечах у нее лежит непосильная ноша, груз, тянущий ее вниз-вниз-вниз. Ты не видишь ее лица в темноте, но надеешься, что она не плачет. Она не станет плакать.

– Ты уйдешь завтра, - продолжает она. – Уйдешь, и тебе все равно, что станет со мной. Ты даже не захотел попрощаться.

– Мы расстались, Джинни, - жалкая попытка. Она не поверит, да ты и сам себе не веришь.

– И что? – яростным шепотом начинает она. – Что? Мне теперь все равно должно быть, по-твоему? Щелк-щелк, включилась-выключилась? Я человек, Гарри. Я девушка. Я не могу просто вычеркнуть кого-то из жизни – не могу. Не тебя. Это не важно, расстались мы или нет. Это вообще глупое слово – расстались. Как…, - она опять умолкает. Тебя удивила эта вспышка приглушенной ярости, и, наверное, будь сейчас день, она бы кричала. Но сейчас ночь, и Нора спит, и ее слова – шепот. Шепот, ранящий сильнее любых криков.

Она подходит. Садится на край кровати, далеко от тебя, но ближе, ближе, чем раньше. У тебя дрожат руки, и ты нервно теребишь краешек одеяла.

– Я знала, что ты не придешь попрощаться. Я знала, что ты не зайдешь. Я знала, что завтра, рано-рано утром вы втроем уйдете, раньше, чем кто-либо в доме проснется. И, может, только мама почувствует, что вы уходите, и выйдет попрощаться. Я боюсь, что у меня не будет такого предчувствия, я боюсь, что этот ужин станет последним моим ужином с тобой.
Я знала, что ты не придешь. Что ж, я пришла сама – я не гордая. Гордость – непозволительная роскошь, и непозволительная глупость. Я люблю тебя, и ты это знаешь. Ты это чувствовал с того самого момента, как впервые увидел меня, маленькую восторженную дошкольницу. Мой герой, мой герой. И все менялось, все становилось другим, и я полюбила тебя по-другому. Это будет слишком самоуверенно, если я скажу, что люблю тебя иначе, чем другие, может, кто-то тебя тоже так любит. Не знаю. Не важно.
Я знала, что ты не придешь. Ты всегда был рядом, когда я нуждалась в помощи или защите. Но когда мне ничего не угрожает – разве только захлебнуться в собственных слезах – ты не придешь, - она горько усмехается. – Однажды, ты спас от всепоглощающей тьмы. Ты спас меня от темных чар, от зла, закрывавшего мне глаза. Ты спас меня от участи безвольной марионетки. Но тебе все равно теперь, все равно… может быть, зло опять придет забрать меня.

Ты протягиваешь руку к ней – одеяло, колени и, наконец, ее горячие пальцы – сжимаешь ее руку своей. Тебе хочется, чтобы она замолчала, чтобы не бросала колючие обвинения, одно за одним.

– Оно не придет. Это будет последняя схватка, Джинни, и Волдеморт больше никогда не вернется. Когда не будет Хокруксов, не станет и семи частей его темной души. Зла не станет. И я… я хочу избавить тебя от…

Она вырывает руку.

– Опять красивые слова. Опять. Я не верю. Не верю. И не поверю – никогда. Я хочу быть рядом с тобой, и пусть это опасно – я хочу!

– Если с тобой что-нибудь случится, - шепчешь ты, - я никогда себе этого не прощу.

– Тогда люби меня, - отвечает она. Дерзко, с вызовом. Ее горячие пальцы сами находят твою руку, и, даже во тьме, тебе кажется, что ты видишь, как она улыбается. Это не совсем улыбка, но ты не знаешь, как еще это назвать.

Ты качаешь головой.

– Это не ра…

Она отдергивает руку.

– Ну да, ну да. Мы же расстались, - в ее голосе обида. Терпкая обида. – Знаешь, я всегда хотела тебе рассказать – когда я была марионеткой Тома… когда я была марионеткой Тома – я была счастлива. Я была безвольная и покорна, но я была счастлива. У меня было все – и все получалось. Я была защищена от этого жестокого мира. И никто и ничто не могло причинить мне боль. А теперь мне больно, Гарри. Больно от того, что я живу. От того, что я все решаю сама. От того, что все мои ошибки – мои ошибки. От того, что я ничего не значу для тебя. И я хочу снова быть безвольной марионеткой, глупой куколкой в руках темного кукловода. Тогда бы…

– Замолчи, - ты хватаешь ее за плечи и встряхиваешь. – Не говори так, Джинни. Это все неправда. Это все ложь, которую внушил тебе Волдеморт.

– О, - она вырывается. – Да. Ты прав, конечно же, прав, - она встает. – У тебя на уме один Волдеморт, Гарри. Там нет места ни для чего еще. Знаешь, мне жаль Чжоу. И, знаешь ли, я ее понимаю. Понимаю, почему она все время плакала.
Ты одержим им. И, похоже, что ничто другое на этом свете не имеет для тебя значения.
Прости, что помешала.

И она уходит. Выскальзывает в полуоткрытую дверь, и исчезает в темном коридоре.

– Джинни! – окликаешь ее ты, но она не слышит. Или слышит, но не обращает внимания.

~~*~~

Утро, и холодный туман льнет к запотевшим стеклам. Утро, и быстрые, торопливые объятия миссис Уизли, крепкое рукопожатие мистера Уизли, теплые слова Люпина, поцелуй Флер – все в прошлом. Все прошло. Они вышли все – все почувствовали, что вы уходите. Они не плакали – они желали вам удачи и верили в вас. Они пришли попрощаться.

Все, кроме нее.

И сейчас, когда ты уходишь прочь, и клочья тумана вьются у ног, как верные псы, ты смотришь на темное окно ее комнаты.

Ты вспоминаешь ее злые слова вчера ночью, и ты вспоминаешь ее признание. Вспоминаешь, и тебе хочется уничтожить то, что так ранило ее в прошлом. То, что оставило в ее душе незаживающую рану. Тебе кажется, что все это не ради тебя – а ради нее. Что так лучше.

Тебе кажется.

Рон хлопает тебя по плечу, и ты отрываешь взгляд от темного окна.

– Нам пора, - говоришь ты, и, секундой позже, вас уже здесь нет. Вы аппарировали.

И какие-то доли секунды, находясь за гранью реального мира, ты думаешь о том, почему она не пришла попрощаться.

Возможно, ей просто не хотелось делить все на до и после.

...

end

...