I eat dinner at the kitchen table
By the light that switches on
I eat leftovers with mashed potatoes
No more candle light
No more romance
No more small talk
When the hungers gone

I eat dinner at the kitchen table
An I wash it down with pop
I eat leftovers with mashed potatoes
No more candle light
No more romance
No more small talk
When the hungers gone

Never thought, that I'd end up this way
I who love the sports
Never thought my hair would turn into grey
It used to be so dark, so dark

«У нас всегда есть возможность восстановить свое доброе имя – что бы ни произошло».

Так любила говорить мама. Ей очень легко верилось, особенно, когда её слова подтверждались. После падений всегда следовали взлеты, после черных полос – белые. Теперь же было понятно, что просто глубина тех падений и чернота тех полос были ерундовыми. Справиться с ними было легко. По сравнению с днем настоящим они казались просто чихом.

И матери уже нет в живых. Она умерла, когда лед стабильности под ногами молодого блестящего квиддичного игрока Оливера Вуда, её сына, только-только начинал потрескивать. Того, как лёд проломился, она, к счастью, не увидела. Как не увидела и того, как отдалились друг от друга отец с сыном, как сын забыл дорогу в родной дом в Шотландии, как изредка садясь за письма родне, тут же в ярости рвал пергамент.

Газеты с заголовками: «Вратарь «Паддлмер Юнайтед» пойман на допинге» (с различными вариациями) она тоже не застала. Судебные разбирательства, слезы фанаток и фанатов, гаснущую улыбку сына. Копию заключения проигранного суда, на которую он смотрел словно полуослепшими глазами. Ужасающе стремительное забвение, которому сам Оливер немало поспособствовал, отказываясь от интервью и не разбирая почту от самых преданных поклонников.

Это было год назад, а мамы не стало тринадцать месяцев назад.

У Оливера не было сил даже ненавидеть себя. Он просто задавался вопросом: а что бы изменилось, если бы она до сих пор была рядом? Стала бы мантра про доброе имя могущественней? Спасла бы его?

Он не был маменькиным сынком, но, Мерлин, как же Оливеру её не хватало!..

…Скукоженная фасолина отскочила от зубьев вилки и ударилась о край тарелки.

Гол, вашу мать.

Есть не хотелось совершенно.

Вообще-то, наверное, скоро ему предстоит переезд. Ему просто нечем будет платить за эту квартиру, меньшую из двух, что он приобрел на пике карьеры. Одну, шестикомнатную, в центре, он продал, чтобы покрыть судебные расходы. Эту, трехкомнатную, в районе «потише», он совершенно запустил, превратив её в помесь тёмного старого склада с жилищем пьющего холостяка. Оптимальным вариантом будет снять однокомнатное жилье где-нибудь подальше. Сбережения подходили к концу. Помочь хоть кое-как свести концы с концами должны были авторские отчисления за автобиографию и ежемесячные выплаты, полагавшиеся ему как участнику Битвы за Хогвратс…

«И, черт побери, нужно найти РАБОТУ».

Оливер поморщился, чувствуя эхо расползающейся внутри черепа мигрени. Он вышвырнул недоеденный обед в урну, сунул тарелку в раковину и рухнул на незастеленную постель у себя в спальне, сжав голову ладонями. Боль наступала активно: её удары казались боем победных барабанов.

«Бух, бух, бух».

Прошло несколько минут, пока Оливер не осознал, что эти звуки существуют не только в его голове.

Стучали в дверь. Что было вполне естественно, поскольку звонок был сломан.

Прикрыв глаза, Оливер двинулся открывать. В глазок он не посмотрел – ему показалось, что если он наклонится чуть вперед, то просто сползет по двери вниз и больше не встанет.

На пороге стояла женщина. Полумрак и пелена боли, стоявшая перед глазами, не позволили сразу рассмотреть её лицо, так что он догадался по очертаниям фигуры. И по запаху духов: не приторному, не вычурному – а приятному, цветочному.

«Фанатка? Журналистка?»

Прежде чем Оливер успел открыть рот, гостья нарушила молчание, сказав странно знакомым голосом:

- Здравствуй, Оливер.

И шагнула вперед.

Оливер подумал, что у него уже начались галлюцинации.

Так сказать, приехали.

Гостьей оказалась Гермиона Грейнджер.

Гермиона Грейнджер, одноклассница (и, как называла её иногда, в порыве патриотического пафоса, пресса: «боевая подруга») Гарри Поттера, стояла возле его квартиры, в черном деловом костюме, с тщательно убранными в прическу пышными волосами, с поблескивающими в ушах скромными серьгами. Преуспевающая Молодая Женщина.

- Я тебе три письма послала – ты ни на одно не ответил, - буднично произнесла Грейнджер. – Вот и пришла без спроса, можно сказать. Войти позволишь?

Оливер молча отступил. Девушка шагнула вперед, цокнув низкими каблуками туфель по пижонской плитке на полу его прихожей, выложенной год назад по тогдашней дизайнерской моде. Перевесив сумочку с одной руки на другую, Гермиона бросила на Вуда оценивающий взгляд.

Сам он давно не смотрелся в зеркало, поскольку не хотел лишний раз травмировать психику. Он знал, что увидит там осунувшуюся морду, покрытую извечно трехдневной щетиной, украшенную синяками под глазами. И беспорядочные космы, в которых появилась изморозь ранней седины. Это в двадцать пять лет.

- А можно узнать, Гермиона, - по правде сказать, удивление Оливера было так велико, что он даже забыл про мигрень, - то есть, я, конечно, рад, и все такое… но можно узнать, зачем ты…?

- Я только что получила сертификат на право заниматься адвокатской деятельностью! – выпалила она, сияя.

- Поздравляю, но, ээээ….

- Я бы хотела заняться твоим делом, Оливер. Делом Вратаря, как его называли в прессе. Оно шито белыми нитками, я это с самого начала говорила! Но их распороть – раз плюнуть. Увидишь.

… Конечно же, он её не прогнал. Это было бы все равно, что попытаться сдвинуть с места Астрономическую башню.

Гермиона наотрез отказалась от гонорара. С одной стороны, Оливер понимал: она взялась за это дело, чтобы сделать себе имя, тут можно было и деньгами поступиться. Отсюда – неумеренный энтузиазм.

Но он понимал и то, что она, с напором истинной гриффиндорки, хотела помочь ему. Хотела восстановить справедливость. И разу уж взялась за этот гуж – то до конца.

Она приходила к нему семь раз в неделю. Она настояла на том, чтобы он полностью изменил образ жизни – побрился, подстригся, избавился от седины, бросил пить пиво, начал нормально питаться и бегать по утрам. Заставила (и сама приняла в этом активное участие) вычистить захламленную, запущенную квартиру. И, конечно, он дневала и ночевала над книгами по праву, над копиями его дела, над письмами свидетелям, членам медкомиссий…. Они с Оливером говорили часами, она заставляла его вспоминать все это в деталях, в мельчайших, мельчайших деталях, она сердилась, кричала, когда он делал вид, что больше не может вспоминать, что он устал, или молча вливала ему в рот зелье, когда он жаловался на приступ мигрени. На исходе был второй месяц – им сначала отказали в возобновлении дела, а потом Гермиона поднажала – и дело было снова открыто и передано в суд.

- Рон не против? – спросил однажды Оливер, когда они сидели над бумагами у открытого окна, в которое вливалась июльская жара. – Тебя же целыми днями дома нет.

- Рон знает, что это моя работа, - коротко бросила Гермиона.

Влетела сова и бросила ей на колени конверт с государственным штемпелем. Предварительное слушанье было назначено на 15 июля.

… Когда они победили, август был на исходе. Оливер дал себе неделю – одну неделю отдыха, прежде чем встретиться с вратарем команды «Бритиш Олимпия». Первую половину этой недели он праздновал победу - не пил не капли, но щедро угощал друзей – старых, новых, настоящих и тех, кто тогда, год назад, отвернулся – он был рад всем, он всех простил… И отца, вернувшегося из Шотландии, и старого тренера, и бывших коллег…

Сегодня настал последний день этой Победной Недели.

С утра к нему зашла Гермиона. Ей предложили место в Министерстве, она теперь считалась одним из самых перспективных специалистов в Британии, но, прежде чем я займусь пожинанием лавров, сказала она, я съезжу вместе с Роном на Лазурный берег.

Она отказалась от кофе и со странной улыбкой смотрела, как сонный, небритый Оливер прихлебывает горячий напиток, сияя и делясь планами на всю оставшуюся жизнь. А потом часы пробили одиннадцать.

- Мне пора, - сказала Гермиона, поднимаясь и расправляя ладонями светлое летнее платье. Ткань натянулась на её округлившемся животе. Гермиона подняла глаза на Оливера, зная, что он видел.

- Поздравляю, - тихо сказал Вуд.

- Да… - отозвалась она. - Это будет… к декабрю.

Они помолчали, а потом Гермиона шагнула вперед и прижалась губами к уголку его рта. И отступила.

- Спасибо, - снова прошептал Оливер. Грейнджер улыбнулась и взялась за ручку двери.

- Побрейся, ради Бога, - сказала она на прощанье.