1. отражение
2. идеально розовым был лишь красивый фасад. А внутри все пошло трещинами ©
3. Dido - Hunter

"...глаза с поволокой, яркие губы, десять лет каторги, коли покажешь ей, что глядишь на нее"
(В. Набоков – «Лолита»)

Они прекрасные люди – твои родители. Отец – пожалуй, самый добродушный человек из всех, что я знаю. В разговоре выяснилось, что мы с ним родом из соседних городишек на юге Шотландии, и в честь этого открытия нами было выпито море темного густого пива с ноздреватой ярко-белой пеной.

Твоя мама только на первый взгляд кажется гордячкой, непрошибаемо-надменной, желающей сжечь за собой все мосты к прошлому. Но ведь это её голос окликнул меня тогда, в книжном магазине Лондона. Андромеда узнала меня, хотя не видела много лет. Мы вместе вышли на улицу и прошли несколько кварталов к центру города, беседуя о прошлом (осторожно) и о настоящем (несколько смелее).

Прощаясь, Андромеда пригласила меня в ваш дом на выходные. Это было не простая формальная вежливость, а предложение от чистого сердца.

Смелая женщина! Ведь она знала, что кто я такой. И дело не только в этом, но и в войне
В войне, которая официально осталась в прошлом, но еще отражалась в глазах людей незалеченным страхом… В войне, окончившейся гибелью Поттеров и предательством Сириуса – историей, растиражированной газетами и людской молвой…

В такие времена ты побоишься впустить в свой дом кровного родственника, не то что полузнакомого оборотня. Но Андромеда – она чувствует людей. Есть у неё такой врожденный талант, он помог ей выжить.

И еще: в её приглашении была безмолвная поддержка.

Мы не заговорили о Сириусе. Ни разу за все это время. Мы обходили эту тему как вода в горной реке обходит камни – то плавно огибая, то налетая на полной скорости и разбиваясь на сотни брызг.

Сириус невиновен: мы оба знали это. Но не признали это вслух. Струсили? Можно ли назвать это так?

Я хочу верить, что нет.

***
Я принял приглашение Андромеды. Это много значило для неё – пожимая мне руку на пороге вашего дома, она шепнула: «Спасибо». Поддержка… Я оказался прав на этот счет.

Потрясающее сходство Андромеды с её старшей сестрой перестало бросаться в глаза в первые же минуты. В простом домашнем платье из ситца она стремительно перемещалась из кухни в гостиную и обратно, хозяйничала за обеденным столом, безуспешно сдерживала смех, когда муж шутливо «перехватывал» её во время этих хлопот, обнимая обеими руками за талию. Вы с матерью одинаково смеетесь – чудесно, живо, заразительно. Только Андромеду рассмешить все же не так просто, как тебя.

За обедом ты все вертелась на стуле, осыпала меня ворохом расспросов, и изредка колола в бок острым локотком. «Дора, сиди спокойно», - увещевал тебя время от времени кто-то из твоих родителей – без особого успеха. Унять тебя, розововолсый тринадцатилетний ураган, вообще было делом сложным. «Ну ты сам представляешь, что это – девчонка-метаморф да еще с Дориным характером, - смеялся Тед, закуривая. – Бедный Хаффлпафф, бедный Хогвартс…».

«Пойдем, Ремус, покажем тебе комнату», - позвала Андромеда, и ты, конечно, побежала впереди нас всех, стремительно взлетела по лестнице, толкнула плечом дверь спальни, в которой мне предстояло провести ночь.

Входя, я задел кистью руки твои пальцы.

***
Знаешь, до полнолуния было еще очень далеко. Но я стискивал зубы, чтобы не закричать, стоя под струями ледяного душа.

Когда-то я поклялся, что сохраню свою душу. Что никогда не буду таким, как…

( «Нападение оборотней на деревню Вудлэнд, графство Западный Суссекс».

«Фенрир Грейбэк подбрасывает родителям изуродованное тело их единственной дочери».

«Две магловские школьницы стали жертвами Грейбэка и его своры»).

Фенрир Грейбэк никогда не скрывал того, что он предпочитает на десерт. Именно это пугало в нем больше всего.

Никогда, никогда я не замечал в себе этих пристрастий. А теперь, закрывая глаза, я видел как ты откидываешься на спинку стула, сдувая прядь волос с загорелого лица, выгибаешь узенькие плечи и стираешь кончиком указательного пальца каплю варенья с нижней губы.

И я не паниковал бы, нет, - глупо было бы паниковать из-за мимолетного очарования малознакомой хорошенькой девочкой, - но сейчас, под холодными потоками воды, я горел, будто бы меня уже сжигал серебристый свет лунного диска.

Но ведь до полнолуния было еще так далеко…

***
Темнота вашего сада наполнена обилием запахов, плотно набита ими – цветущий табак, мокрая трава, зреющие в листве фрукты. И сладковато-дурманящий, тонкий аромат из чернильной глубины среди деревьев и кустов – там ты играла в догонялки с вашим черным лохматым терьером, невидимая для меня. Просто все мои шесть чувств обострились вдруг настолько, что я мог учуять тебя, казалось, за милю – услышать, обонять. Жаль только, я не умею видеть в темноте, а лампа на веранде, где мы сидели с твоими родителями, освещала только саму веранду, и то довольно тускло. Сожалеть, правда, пришлось недолго: прямиком посреди какой-то моей вдохновенной речи, пес с веселым лаем кинулся к моим ногам, а за ним из темноты вылетела ты, хохочущая, взъерошенная и босая, шлепнулась на траву, подманивая к себе любимого зверя – зверя, которого ты бояться не могла.

В дверь постучали. Тед отправился открывать, и через минуту позвал Андромеду – пришли соседи, выяснить какой-то вопрос. Та, извинившись, ушла. Я размышлял, с каким вопросом обратиться к тебе, пока ты сидела на дощатом краю веранды, отряхивая тонкие щиколотки от налипшей травы, но ты вдруг бросила на меня рассеянный взгляд через плечо, вскочила и убежала в дом.

Я потянулся за бутылкой сливовой наливки, которую мы распивали с Тедом и Андромедой, и налил полный стакан, жалея, что нет ничего покрепче. Вдруг что-то пестрое с хлопком приземлилось мне на колени – оказалось, журнал, брошенный метким броском. Я обернулся – ты стояла, облокотившись на стену, скрестив руки и ноги. Твои волосы, с утра еще розовые, сейчас вились медными кольцами.

- Он похож на вас, - сказала ты, подняв брови (губы у тебя подрагивали словно бы от с трудом сдерживаемой улыбки).

- Что?.. Кто похож?..

Я догадался перевести взгляд обратно на журнал, и тут ощутил словно бы удар под дых, от которого сердце пропустило удар, а легкие – вдох. Я увидел, с кем ты меня сравниваешь, сообразительная и храбрая малышка.

Передо мной был не легкомысленный журнальчик для подростков, а вполне серьезный «Magical Observer», и вполне серьезная статья в нем, посвященная анализу чудовищной личности «одного из самых гнусных преступников современной истории магического мира» - Фенрира Грейбека.

Не знаю, не ведаю, откуда автор статьи достал эту черно-белую, мутноватую, но, в целом, отлично сохранившуюся фотографию молодого Грейбека – долговязого, жилистого, на фоне какого-то неопределенного пейзажа. Его лицо, причудливая игра света и тени, черного и белого, состояло из обостренных тонких черт, наделенных голодным и надменно-хищным выражением - из тех, что сводит с ума молоденьких дурочек.

- Разве у меня такое лицо, Дора? – тихо спросил я, не смея на тебя взглянуть.

- Не такое зверское - но, в целом, вы похожи.

Где-то в доме послышались шаги возвращающихся Теда и Андромеды. Ты проворно перегнулась через спинку скамьи, и, одной рукой вцепившись в мое плечо, а другой цапнув журнал, убежала восвояси.

***
Эта ночь в вашем гостеприимном доме была самой кошмарной из тех, что мне довелось провести в человеческом обличии.

Ночь невыносимая жаркая, причем жар этот шел изнутри меня, сжигая сон и замещая его мыслями, безумными и путаными. Приходилось кусать губы, чтобы не завопить в голос.

Я чутко вслушивался во мрак вокруг, заполнявший дом: мне чудилось, что я различаю где-то в его недрах твое дыхание, стук твоего сердца, шуршание простыней о твою кожу, когда ты поворачивалась во сне. А я корчился на своей постели, пока лунный диск – не настоящий, а его фантом, - заглядывал в окно над моей головой. Я в ответ пытался заглянуть в его сверкающую поверхность, словно в зеркало, но отражался там не я, а Фенрир Грейбэк.

… А потом я очнулся.

Это было подобно толчку: меня словно выбросило из горяченного предутреннего забытья, будто бы из жерла вулкана. Вокруг царила тишина – волшебная, ни с чем не сравнимая, рассветная. Всю свою жизнь я боготворил это время суток: именно на рассвете я возвращался в человеческое тело после дней полнолуния, и обессилено лежал на полу, закрыв глаза и позволяя утренней прохладе меня остудить.

Но сегодня было что-то не так вокруг, что-то не то в этом дымчатом сером свете, заполнявшем комнату. Словно я проснулся в каком-то другом измерении, в другой реальности.

Я встал, оделся, вышел из комнаты, обозревая первый этаж с верхней площадки лестницы. Дрожащее потусторонне утро будоражило мое воображение, подталкивало сделать что-то… что-то, что могло быть связано только с тобой.

Отсюда я видел, что дверь, ведущая в сад, приоткрыта.

***
Да, это определенно был другой мир, замерший в тончайшем молочном тумане, превращающим каждое дерево, каждую травинку, каждый предмет в вашем саду в декорации к не до конца еще понятной фантасмагории. Мои ноги сами несли меня - мимо фиалковых клумб Андромеды, мимо брошенной тобой вчера на траву клетчатой панамы. Мои шаги тонули в оглушительной, почти ватной тишине. Туда же, в тишь, канул и легкий скрип открываемой мною калитки.

Извилистая колдовская тропинка сбегала вниз, по холму – к озеру. Зрение – острое, волчье – не обманывало меня: на краю пристани внизу, мне была видна крошечная фигурка.

Расстояние до тебя я преодолел в два счета.

***

Я был до последнего уверен, что все происходящее вокруг – бред, мой сладчайший бред, возможно, предсмертный. Ты сидела на выбеленных солнцем досках, скрестив ноги и трогательно ссутулив спину таким образом, что острые бугорки позвонков четко обозначились под тонкой кожей. Хрупкая, какая же ты хрупкая… И какой земной ты казалась посреди всего этого морока.

Какой земной…

- Я сюда часто прихожу, если по утрам не спится. А вы тут как оказались?

- Тоже… не спалось. Вышел в сад, к калитке, и увидел тебя…

- Хорошее же у вас зрение.

Я сел рядом с тобой – вернее, чуть позади. Туман поднимался от темной воды вокруг.

- В этом озере водится кто-нибудь? Русалки, тритоны… - спросил я, наклонившись поближе к твоему маленькому твердому уху.

Ты отрицательно покачала головой. Мне был виден только полупрофиль твоего лица…ты улыбалась.

Тогда я прижался губами к крошечной ямочке на твоем плече, где-то между лопаткой и ключицей, а потом и к самой лопатке, крошечному покатому крылышку. И пока я, дрожа, брал тебя за плечи, пригибая к себе, ты – нерешительно, но сама! – потянулась ко мне для поцелуя.

***
Сойти с ума – это так легко. Сойти с ума, потерять контроль, изничтожить разум, как изничтожить в клочки все покровы на этом тонком, гибком, прохладном снаружи и обжигающем внутри теле. Она беспомощна, совсем беспомощна – делай, что хочешь: кусай, царапай, разрывай, пробуй на вкус, врывайся к раскаленное, влажное, алое. Возьми её – ты же зверь – возьми её, а потом легкий толчок – и она сама соскользнет в темную, холодную воду

***
…Все это промелькнуло в моей голове подобно вспышке – в то самое мгновение, когда услышал твой вздох, а затем стон, нежный, жалобный, протяжный. Мне хватило сил поцеловать тебя в шею и что-то ласково прошептать на ухо, а потом ты, все еще подрагивая, затихла у меня в объятьях, пока я прятал лицо в твоих медных волосах.

Мы какое-то время недвижимо сидели – света вокруг совершено не прибавилось. Ты дыханием щекотала запястье моей левой руки, которую я обвил вокруг твоих плеч. В этот момент я был оглушен слишком противоречивыми чувствами: нежностью к тебе, ужасом от того, что я чуть было не сделал с тобой, ужасом от того, что я все-таки сделал. Я видел себя со стороны – я видел себя чудовищем, темным и наглым, все еще прижимающим к груди маленькую и беззащитную тебя, все еще держащим руку у горячей сокровенной впадинки внизу твоего живота.

Ты заерзала. Я поспешно выпрямился, но тут же снова обнял тебя, отчасти испугавшись того, что ты неправильно поймешь мою суету, отчасти от того, что желал бы держать тебя в своих руках вечно.

- Ты ведь сегодня уедешь.

Это взрослое отсутствие вопросительных интонаций в твоем голосе. Мне хотелось кричать.

- Я не хотел бы, Дора. Никогда. Но…

- Ты должен.

Я ждал, что ты по-детски расплачешься, кинешься мне на шею, будешь горяченным шепотом умолять меня взять тебя с собой. И я знал, самодовольный монстр, я знал, что ты хочешь сделать это, что борешься из последних сил… и, пусть со всхлипом, но выигрываешь эту битву.

***
- Дора, я тебе обещаю, обещаю, что…

- Не надо. Мне… мне не так плохо будет, если не сбудется.

***
Должен ли я себя ненавидеть?

Я совершил то, что осуждалось людьми почти во все времена – я посягнул на твою незрелую юную красоту, я перевел тебя за черту преступного наслаждения, я сохранил невинность твоего тела, но коснулся невинности души. Я должен был бежать из дома твоих родителей, в который они сами ввели меня. Бежать в ту самую секунду, когда понял, как сильно меня тянет к тебе, как я жажду тебя. Но я не сделал этого. Осознал, что не сделаю этого в тот момент когда ты бросила мне журнал с портретом молодого Грейбека и сказала, что мы с ним похожи.

Мы с ним похожи, но я – не он.

Возможно, я буду наказан за то, что сделал. Ты проболтаешься родителям, и я окажусь в Азкабане. Если повезет – по соседству с Сириусом, в чьей невиновности никогда не сомневался. Ирония в том, что я - виновен.

Знаешь, почему мне казалось тем утром, что мы с тобой оказались в каком-то потустороннем мире? Потому что так оно и было.

Ты так быстро и бесстрашно откликнулась на мой призыв, и мне хочется думать о том, что все это время, все тринадцать лет своей жизни ты ждала меня в этом доме у озера, приходя почти каждое утро на пристань и садясь лицом к воде. Что это ты, ты, моя маленькая, создала этот мир, и впустила меня туда тем утром. Хочется думать, что ты узнала меня, как только я вошел в твой дом. Хочется верить, что ты не боишься волков.

Хочется верить, что я не сошел с ума, и все это не грезится мне, пока я лежу, прикованный к койке в северном крыле больниц Св. Мунго.

Хочется верить, что я еще увижу тебя, милая, увижу, поцелую, и… я не могу думать об этом. Не сейчас.

Хочется верить, что однажды мое отражение в зеркале не станет напоминать снимок молодого Фенрира Грейбека.

fin