В свои тридцать восемь лет четыре месяца одиннадцать часов сорок пять минут и двенадцать секунд Эмерсон Код, довязывая сорок шестую петлю в тридцать седьмом ряду будущего шарфа, вдруг понял одну простую истину, которой никогда бы не смог понять раньше. Так вот в эту самую секунду он осознал, что изобрел новую примету. Гораздо более точную, чем шестьсот лет несчастий после разбитого зеркала или скорое замужество для девушки, поймавшей букет невесты. Эта примета была совершенно проста: если вы на улице случайно встретите долговязого молодого человека в фартуке, присыпанном мукой, а руки этого молодого человека будут глубоко засунуты в карманы брюк, будто он боится ненароком вас коснуться, так вот если вы его встретите, то бегите от него подальше, потому что – кто знает? – может быть, вы на самом деле мертвы и он вас уже успел один раз коснуться, а значит, после второго прикосновения вы умрете навсегда.

Правда, этим наблюдением Эмерсон Код ни с кем не делился, потому что иначе пришлось бы объяснять, что это за долговязый молодой человек, который ходит, засунув руки в карманы, а также что это за странные прикосновения. Детектив понимал и то, что если он не объяснит оба этих пункта, то, скорее всего, отправится в специальное заведение, где многие верят, что мертвые ходят среди живых и даже иногда сами себя называют мертвыми именами. На первом месте по популярности среди этих мертвецов стоял Наполеон. Эмерсон никогда не мог понять, что такого люди находили в этом коротышке и, к тому же, французе.

Но больше всего Эмерсона Кода волновало, что в том случае, если он поделится с кем-то своим наблюдением, ему придется поделиться и приличными деньгами, которые он стал зарабатывать с появлением в его жизни кондитера, который и был тем самым долговязым молодым человеком в фартуке.

Все эти вещи – примета, кондитер с его прикосновениями, приличный заработок и нежелание им делиться – привели к тому, что Эмерсону Коду стали сниться кошмары.

В этих кошмарах он практически всегда был мертв.

Он видел себя со стороны, лежащим в гробу, в шикарном костюме, из-под которого виднелся довязанный им на днях жилет. Эмерсон казался себе таким спокойным и умиротворенным, что ему почти нравилось это состояние, если, конечно, не считать того, что это состояние называлось смертью.

Он умилялся своим видом до тех пор, пока не открывалась дверь и на пороге не появлялись кондитер и мертвая девушка – в смысле НЕ мертвая, конечно, а бывшая мертвая, просто Эмерсон не любил называть ее экс-мертвой, потому что это звучало почти как бывшая жена или экс-президент, а все эти сравнения делали ее слишком живой.

Когда появлялись Нэд и Чак, Эмерсон Код точно понимал, что сейчас лучше всего было бы последовать изобретенной им самим примете и рвануть подальше из этого гроба. Однако до первого прикосновения кондитера он оставался мертвецом. Вполне нормальным мертвецом. Не из тех, которые ходят и задают вопросы. Каждый раз в его сне примета получала подтверждение: Нэд осторожно дотрагивался пальцем до его щеки, и Эмерсон тут же оживал. Он сразу начинал чувствовать, насколько неудобен, жесток и узок гроб, в котором он лежал, и что туфли, которые ему купили родственники, слегка жмут.

– У тебя есть последнее желание, Эм? – сразу возникало перед его только что открывшимися глазами вечно улыбающееся лицо Чак.

– Да! – орал Эмерсон и тянулся своими экс-мертвыми руками к экс-мертвой шее экс-мертвой девушки. – Зачем вы приперлись, некрофилы чокнутые? Меня же не убили.

Произнося это в своем сне, Эмерсон каждый раз понимал, что, возможно, его все-таки грохнули каким-то образом, потому что уж очень многим за последнее время он перешел дорогу со своим лихим раскрытием убийств. И эта мысль тоже не давала ему покоя в дополнение к примете, кондитеру, Чак и деньгам.

– Мы не некрофилы, Эм, – Шарлота обиженно надувала нижнюю губку. – Мы – твои друзья, вообще-то.

– Скорее, коллеги, – поправлял ее кондитер, засовывая по привычке руки в карманы брюк, но тут же выдергивая их, потому что ему необходимо было следить за временем.

Чак тут же разворачивалась к Нэду и возмущенно вскидывала бровку:

– Коллегой тебе он был бы в том случае, если бы он открыл закусочную напротив.

– В этом случае, он был бы мне конкурентом, – кондитер бросал взгляд на часы.

– Хорошо, – тут же кивала Чак. – Ну тогда коллегой он бы тебе был, если бы ты принял его вторым кондитером.

– Называя его коллегой, я имею в виду другую работу, – Нэд выделил слово «другую».

– Оу… – кивала Чак и поворачивалась к Эмерсону. – Не бойся, Эм, мы тут не по расследованию твоей смерти, а просто проведать.

– Ага, – Код уже смог усесться на край гроба и свесить свои огромные ноги. – И вы только что потратили тридцать секунд моей жизни после смерти.

– Зато у тебя есть вторые тридцать секунд, – невозмутимо улыбалась Чак. – Так у тебя есть последнее желание, Эм?

Эмерсон только успевал открыть рот, как тут же в щеку ему утыкался палец кондитера, и сон обрывался, как и его повторная жизнь в этом сне. Детектив Код видел этот сон уже девяносто четыре раза, и каждый раз он старался успеть ответить на вопрос Чак, но каждый раз эти двое успевали проспорить почти всю его минуту.

Проснувшись на утро после девяносто пятого просмотра сна, Эмерсон Код в свои тридцать восемь лет четыре месяца два дня четыре часа двадцать семь минут и девятнадцать секунд вдруг изобрел другую примету: если тебе во сне начинают являться долговязый кондитер и улыбающаяся девушка, тебе стоит задуматься о том, что же такое важное ты хочешь успеть до того, как умрешь.

Ну, чтобы потом твоим друзьям не пришлось тыкать тебя в щеку и выспрашивать об этом. Ведь так приятно, когда тебя помнят не только за то, как ты умер, прогремев в новостях, но и за то, что ты сделал при жизни.