Добавлено (16.05.2009, 11:33)
---------------------------------------------
Эпиграф к фанфику

Мы быстры, словно кошки, как волки – точны,
мы не ждем ничьих оправданий:
без инстинктов в дебрях волшебной страны
не пройти никаких расстояний.

Мы послушны, как грабли, особенно тем,
кто наступит на нас с пулеметом:
мы – последнее племя свободных чертей,
и на Ангелов – наша охота.

Нам плевать на родню, что гонит смолу
в подземельях. Рабы Люцифера!
Они продали крылья, подсев на метлу,
их не держит, как нас, атмосфера.

Мы идем на охоту – один на один,
нимбы Ангелов – наши трофеи.
Мы ложимся на дно, где ждет кокаин
и нектар нам – убитые феи.

Нам всегда нипочем жара и мороз,
без жратвы тренировка веками.
Мы способны проникнуть Ангелу в мозг, –
а затем изловить руками.

Они так похожи на глупых макак,
А глазах – даже детских – столетья.
Я – Охотник на Ангелов, в этом – мой кайф,
моя жизнь и мое бессмертие.
Александр Козлов
«Охотник на ангелов»

Добавлено (16.05.2009, 11:35)
---------------------------------------------

А́нгел (др.-греч. ἄγγελος, ангелос — «вестник, посланец») в традиции авраамических религий — духовное разумное бесполое существо, выражающее волю Бога и обладающее нечеловеческими умениями и возможностями. Библия называет Ангелов служебными духами Евр.1:14.

Основой для создания церковного учения об ангелах является написанная в V веке книга Дионисия Ареопагита «О небесной иерархии» (греч. «Περί της ουρανίας», лат. «De caelesti hierarchia»), более известная в редакции VI века. Девять ангельских чинов разбиты на три триады, каждая из которых имеет какую-либо особенность.

Первая триада — серафимы, херувимы и престолы — характеризуется непосредственной близостью к Богу;

Вторая триада — силы, господства и власти — подчеркивает божественную основу мироздания и мировладычества;

Третья триада — начала, архангелы и собственно ангелы — характеризуется непосредственной близостью у человеку.

Добавлено (16.05.2009, 11:37)
---------------------------------------------

Кофе был ароматным и черным, как глаза собиравших его бразильянок. Чашка выглядела такой сиротливой на этом огромном столе. Хотя эта комната, которую овевал сейчас терпкий запах кофе, и была некогда конференц-залом, но уже давно не использовалась по назначению. Ибо человек, сидевший нынче во главе длинного стола, в советниках не нуждался. Здесь уже ни один год царила и правила бал только одна воля — его собственная. Он уже давно привык принимать важные решения только под свою ответственность. Так было куда проще.

Кофе остывал. А в голове вновь и вновь прокручивался сегодняшний разговор. Подчиненный очень волновался, когда докладывал. Вот и сейчас в воспаленном мозгу дребезжал его испуганный голос.

«Мы не смогли их взять».

Другого он и не ждал. Порой, создания оказываются совершеннее создателя. Это был как раз тот случай.

«А что вы знаете об этом?».

Через стол, легко скользя по гладкой поверхности, пролетела пухлая папка. Клерк (он всех их называл клерками, так тоже было проще) ловко подхватил бумаги, не позволив им шлепнуться на пол. Открыл, глаза забегали по строчкам.

«Я как раз собирался вам доложить…».

«Что ж так долго собирался?».

«Простите, — раболепно склонил голову подчиненный. — Осознаю, что должен был в первую очередь… Виноват… В этом лагере уже работает наш человек. Мы отслеживаем всю операцию. Нам удалось оттеснить сенатора… Сейчас все заключенные под нашим контролем».

«Все?».

«Те, кто уже в лагере, да. В поимке остальных — оказываем всемерное содействие».

Он поморщился, так как терпеть не мог канцелярскую стилистику.

«Хорошо. Работайте, и эффективнее. У вас трое суток, не больше. Понятно? И скажите там, пусть принесут мне кофе… Черный… Без сахара».

Тонкие пальцы ерошили седые волосы, и вид получался совершенно несолидный. Но он сейчас не думал об этом. Его идеальный план, выверенный до мелочей, простроенный и продуманный, рушился на глазах. Так рушиться под грубым напором замок из кубиков Лего, — только брызги разноцветных деталей летят в стороны. И все из-за какой-то компашки полоумных идиотов, возомнивших себя Богами.

— Нет уж, — прорычал он, — это мой конструктор. И я не позволю вам играть в него. Бог здесь я, а вы, — он повел рукой, словно вокруг стояли собеседники, — всего лишь Ангелы. И вы забыли, что наказание уготовано каждому, кто отступился. Забудьте о милосердии, я готов только карать…
Он ухмыльнулся, отхлебнул кофе, затем поднялся и прошествовал туда, где на полу лежал пестрый, будто только что из детской, коврик, по которому рассыпались пластмассовые кирпичики конструктора Лего.

Он присел на корточки и принялся строить крепость, не просто продевая детальки в нужные пазы, но еще и смазывая стыковочную поверхность суперклеем. Чтобы уже никто и никогда не разрушил его замок…

Добавлено (16.05.2009, 11:40)
---------------------------------------------

Серафимы — ангелы любви, света и огня. Они занимают самое высокое положение в иерархии чинов и служат Богу, заботясь о его престоле. Серафимы выражают свою любовь к Богу постоянным пением хвалебных псалмов.

В древнееврейской традиции бесконечное пение серафимов известно как «трисагион» — песнь праздника и созидания. Будучи ближайшими к Богу созданиями, серафимы также считаются «огненными», поскольку они объяты пламенем вечной любви.

Согласно средневековому мистику Яну ван Руйсброку, три чина серафимов, херувимов и престолов никогда не принимают участия в человеческих конфликтах, но находятся с нами, когда мы мирно созерцаем Бога и испытываем постоянную любовь в наших сердцах. Они и порождают в людях божественную любовь.

У Святого Иоанна Богослова на острове Патмос было видение ангелов: Гавриила, Метатрона, Кемуила и Натаниила среди серафимов.

Люцифер вышел из ранга серафимов. Фактически, Падший Князь считался ангелом, который затмевал всех остальных, пока не лишился Божьей Милости.

Добавлено (16.05.2009, 11:46)
---------------------------------------------

Гэбриэл съехал на обочину и опустил голову на руки, крепко сжимавшие руль. Перед глазами все плыло и мелькало, словно кто насильно приставил к глазам по калейдоскопу и крутил, крутил. Причем эту игрушку должно быть мастерил какой-то чокнутый с нарушенным цветовосприятием: осколки, из которых складывались картинки, были только трех цветов — мутно-серого, как давно немытое стекло, кроваво-красного и черного.

Серый — прошлое. Будто кадры старинной кинохроники. Притом эта пленка, наверняка, многократно рвалась и клеилась. Но вот фильм неожиданно обретает цвет — цвет крови, в который окрашивается лоб женщины, посмевшей возразить мужчине, только что продавшему их ребенка. И пленка снова рвется… Вернее, обрывается.

Новая картина начинается без титров и вступления. Здесь превалирует алый — настоящее — интенсивный настолько, что больно смотреть. Это цвет вечной жажды любви, цвет крови его жертв, цвет погребального костра Элль. От красного тошнит, но он всюду, и передохнуть можно, только переключившись на черный.

Черный — будущее. Ему даже не надо впадать в транс и писать картину, чтобы это увидеть. Будущего нет. Он убил его. Когда? Трудно сказать точно. Хотя он всегда любил точность. Но вот пружинка внутри него проржавела: он слишком часто смачивал ее кровью. И она треснула. Сегодня, когда он оставил того жалкого старика в трейлере медленно умирать. Он так хотел знать правду, получить ответы. А когда узнал и получил, понял, что с удовольствием бы предпочел обман и неведение. Но, увы, такой способности — заставить себя забыть — у него не было. И поэтому он вынужден слушать, как дребезжит в нем сломанный хронометр и наблюдать, как время сходит с ума.

Его душа похожа на оглушенного громким криком кролика. Судьба уже держит ее за уши, ухмыляется и сжимает нож. Ей осталось лишь полоснуть острием и выпростать из души все человеческое, что там еще осталось. И все — чучело готово: можно набивать соломой и зашивать.
Гэбриэл скосил глаза на пассажирское сидение, откуда, навсегда прижав уши к спине, на него остекленело таращился мертвый кролик — единственный подарок отца. Вот и он, пустой и не нужный, без цели и смысла. И Гэбриэл горько улыбнулся иронии судьбы — быть бессмертным и не хотеть жить. Иметь множество редких способностей — и не знать, что с ними делать.

Он даже ни сразу услышал, что в окно машины кто-то стучит. Наконец, поднял голову и перехватил взволнованный взгляд из-под темной фуражки.

— Эй, парень, ты в порядке? — спросил коп.

— Да, все нормально, спасибо.

— Тогда выходи, я должен тебя досмотреть. И документики на тачку не забудь, — от былого участия в голосе полицейского не осталось и следа.

Встроенный детектор лжи не только распознавал неправду, но и ему самому не позволял врать. Гэбриэл посмотрел полицейскому прямо в глаза, развел руками и сказал откровенно:

— Документов у меня нет, я взял эту машину покататься у одного знакомого. Вот еду возвращать.

Правда подействовала странно: коп растерялся.

— Ну, тогда поезжай. Друг, наверное, заждался.

Гэбриэл усмехнулся, пожал плечами и завел мотор, чтобы успеть улизнуть до того, когда эту дубину в форме опустит приступ кретинизма, то бишь — милосердия, что одно и то же.

Бензин закончился миль через десять, пришлось останавливаться на заправке. Из здешней кафешки тянуло свежими вафлями и кофе. Голоду он даже обрадовался: значит, его еще не выпотрошили. Еще остались хотя бы инстинкты.

Он сунул под мышку чучело кролика и направился перекусить. Не выспавшаяся, не первой свежести официантка, принимая заказ, так старалась быть милой, что он даже не обратил внимания на свой зашкаливавший детектор лжи. Видимо, основной инстинкт — самосохранения — отключился у него тогда, когда он понял бесцельность и тщету собственного существования.

Но вот это: «Ваше какао» прозвучало слишком уж приторно. Гэбриэл насторожился, но было поздно. Охотники были повсюду — за столиками, за барной стойкой, на кухне. Они просто обложили его со всех сторон. А он даже не собирался сопротивляться. Надоело бегать. Может, дать им поймать себя — даже лучше...

Судьба осклабилась, показав острые зубки, нож ослепительно блеснул. Жало парализатора больно впилось в затылок. Перед внутренним взором мелькнула хищная и самодовольная ухмылка отца.

— Попался, кролик… — было последним, что он услышал, перед тем как рухнуть лицом во тьму.

— Нет, вы должны это видеть, — не унималась толстуха Мэри, оббегая отца Ричарда с другой стороны и отрезая тем самым ему всяческий путь к отступлению.

— Мэри, — мягко возразил священник, — я уже говорил тебе, что очень спешу.

— Но, отче, — завыла девка, — вы же не бросите меня с этим чудовищем?!

— Сколько раз тебе повторять, — голос святого отца теперь звучал строго и твердо, — Натаниэлла — не чудовище, она такое творение господа, как и ты.

— Не такое, — плаксиво протянула Мэри, — я не умею делать все те вещи, что умеет она…

— Дитя мое, не тебе судить о замысле господнем, иди, проследи, чтобы до моего прихода с ней ничего не случилось, — священник легонько подтолкнул ее в сторону уютного белёного домика.

Мэри кивнула, зло смахнула слезы и пошла выполнять поручение. Дорогой она бурчала себе под нос что-то про привычку почтенного падре тащить к себе что ни попадя — то шелудивых щенков (вон, их уже целая свора), то полоумных нищенок.

Мэри решительно распахнула дверь, ведущую в комнаты приходского приюта, и … обомлела.

Хрупкая ясноглазая девушка в несуразном белом одеянии, балансируя, как канатоходец, шла к ней навстречу прямо по воздуху.

Однако дар речи к Мэри вернулся быстро, и она завопила во всю силу своих легких:

— Прекрати немедленно…

Натаниэлла тряпичной куклой грохнулась на пол и больно приложилась копчиком.

— Ой, — произнесла она, — упала… Я еще не очень хорошо хожу… — и светло улыбнулась.

— Не смей больше так делать, никогда не смей, слышишь? — бушевала Мэри.

— Не могу… Понимаешь, когда я вижу воздух… это…это… как первый нехоженый снег. Так и хочется пробежаться… Разве тебе никогда не хотелось? По снегу… — девушка склонила голову и посмотрела на Мэри. Глаза у Натаниэллы были пронзительно-синие с золотистыми крапинками — будто звезды в синей бездне космоса. И Мэри это тоже несказанно бесило — ну разве могут быть у нормального человека такие глаза!? У нее, Мэри, вон, обычные, серые.

— Что уставилась? Я тебе ни мать родная, жалеть не буду, — уперев руки в крутые бедра, провозгласила Мэри. — Давай, вставай, живо, — она пребольно пнула Натаниэллу ногой, та лишь ойкнула и поднялась. — Сядь на стул, — Мэри упивалась властью, но ее подопечная была слишком, раздражающе, послушна.

— Сиди и не вставай, — приказала самозваная надсмотрщица и вышла из комнаты.

Когда вернулась, увидела, что Тэйнни, как ласково называл ее отец Ричард, все также неподвижно сидит на стуле. Мэри порадовалась доверчивости этой найдёнки… Ну ничего, сейчас она покажет ей, каково это — ходить по воздуху на глазах у нормальных людей (мысленно Мэри всегда подчеркивала последнее словосочетание). Она завела руки Натаниэллы за спинку стула, с наслаждением слушая, как та жалобно стонет, и крепко стянула их веревкой. Так сильно, что нежная безупречно-атласная кожа Тэйнни сморщилась. Девушка заплакала.

— Развяжи, больно… — попросила Натаниэлла, но Мэри лишь злорадно ухмыльнулась в ответ.

— Ты ненормальная, я не могу тебя развязать… Ненормальных всегда связывают. Не знала?

— Пожалуйста, — слезы, прозрачно-сверкающие, будто капли сжиженного света, вытекли из огромных глаз Натаниэллы и побежали по нежным щекам. Лицо девушки засияло, да и вся ее хрупкая фигурка скоро утонула в золотистом свечении. И Натаниэлла запела. Так, должно быть, поют ангелы у престола господня: чисто, звонко, серебристо.

И Мэри вдруг рухнула на колени и стала бить земные поклоны. Толстуха просто захлебывалась слезами и выплескивала — из самых глубин души — все накопленные за годы и утаенные на исповедях грехи.

С Натаниэллы спали путы, ибо она сделалась теперь как бы воздушной. Девушка воспарила над полом и, воздев руки к небу, пела чудесный гимн. И вот на ней уже было ни убогое рубище, а сияющие одежды небесного воинства, а за спиной реяли шесть призрачных крыл. И, казалось, даже пасмурный день за окном стал светлее, и, прорвав завесу туч, землянам радостно улыбнулось солнце.

Натаниэлла прекратила петь, подплыла к Мэри и возложила руки на ее склоненную голову:

— Я люблю тебя, и прощаю, вставай.

Мэри поднялась, на лице ее застыло абсолютное счастье, а сердце переполняла любовь. Ей хотелось выскочить на улицу и рассказывать всем-всем, как прекрасен этот мир. А еще поведать каждому, что ангелы существуют: она сама это видела. Мэри уже давно не было так хорошо и спокойно, как теперь.

— У меня две новости: хорошая и плохая… — Он спиной чувствовал, что клерк застыл в полупоклоне, но продолжал строить свою разноцветную крепость. Ярко-желтый кирпичик никак не хотел вставать на уготованное ему место. Он отбросил его, досадливо ругнувшись, и соизволил таки обернуться к докладчику. Тот принял это за знак одобрения и продолжил: — Наши люди взяли Сайлара, но упустили девчонку, — сказав последнее, клерк сник и сжался в комок — сейчас должна была разразиться буря.

Но Хозяин сегодня прибывал в благостном расположении духа, даже несмотря на упрямый кирпич.

— Замечательно, просто замечательно, — он потер руки. — Стало быть, взяли его. Ни такой уж он неуловимый, как оказалось. Но что взяли — здорово. Теперь он сам нам ее переведет. Как там переводиться имя Габриэль? «Помощник Бога». Вот он нам и поможет…

— А если не захочет? — ответ подчиненный знал, но ему нужно было, что босс сам развязал исполнителям этого задания руки.

Хозяин уловил настроение подчиненного и одобрил намерение:

— Значит, сделай так, чтоб захотел… Вы же умеете…

Клерк откланялся и вышел.

-------------------------------------------------

Сила Ангелов даруется Богом. Он же определяет для любого Ангела те способности, которыми Ангел будет обладать. Некоторые способности, о которых необходимо знать начинающему охотнику:

• Быть невидимым для физического зрения;

• Способность к полёту в духовном;

• Способность к проявлению в материальном:

• Способность появляться в физическом человеческом теле, способность к воздействию на физический мир;

• Видение через время, видение как лица человеческой души, так и мыслей человека в душе и во взгляде, глубинных помышлений сердца человека;

• Способность уничтожать целые города;

• Возможность греховного выбора.

-----------------------------------------

Он прошелся по кабинету. Перепачканный клеем дорогой серый костюм шелестел, словно сшитый из болонья. Но Хозяин был слишком погружен в свои мысли, чтобы обратить внимание на такую мелочь. Остановившись перед своим отражением в экране огромного монитора, он улыбнулся себе и проговорил:

— Гэбриэл, Натаниэлла, и они вместе. Как трогательно. Скоро они все будут у меня, или я не Гэйд Легорт …. Пора возвращаться в Рай.

И довольный тем, что план его все-таки сработал, отправился достраивать замок.

Добавлено (16.05.2009, 11:48)
---------------------------------------------

Ангелы живут в мире Духа, небесном мире, а мы — в мире материй. Естественно их тянет к дому. Поэтому если хотите, чтобы Ангелам было с Вами уютно, нужно сделать свой мир — мысли, чувства, окружение — более похожим на их мир. Перефразируя “Послание Иакова” — можно сказать так: приблизьтесь к Ангелам и они приблизятся к Вам. (Иак. А:8). Ангелам хорошо в окружении мыслей о мире и любви, а не в атмосфере раздражения и агрессии. Возможно, Вы не в состоянии выбросить из головы, скажем, грубияна-шофера, который подрезал Вас на дороге зимой. Однако вполне возможно освободиться от раздражения, начав общаться с ангелами хотя бы по несколько минут в день. Сначала избавьтесь от раздражителей. Выключите радио и телевизор, уйдите в отдельную комнату или в любимый уголок природы; представьте себе ангелов (этому помогает изображение Вашего любимого ангела, помещенное рядом) и общайтесь с ними. Просто расскажите ангелам о своих проблемах. Говорите так, будто Вы делитесь со своим лучшим другом. А потом слушайте. Молчите и ждите прихода мыслей, которые пошлют Вам ангелы. И вскоре Ваши взаимоотношения с ангелами превратятся в восходящую спираль; они помогут Вам чувствовать себя настроенным более позитивно. А позитивное состояние приблизит Вас к ангелам.

Добавлено (16.05.2009, 11:52)
---------------------------------------------

Первое, что он увидел, когда пришел в себя, — бьющее по нервам мигание красных лап на сером, подернутом разводами черной плесени, потолке. Словно кто-то залез в его воспоминания и материализовал его давешний трехцветный кошмар. А может и впрямь залезли. Он попытался двинуться, но уже в следующую секунду понял, что тело его надежно зафиксировано на каком-то столе, очень напоминавшем разделочный. А еще он понял, что его лишили способностей.

— Не дергайтесь, мистер Грей, — произнес откуда-то сзади и сверху холодный, со стальными нотками, голос. — Ваши способности надежно блокированы, единственная, с которой мы не можем совладать, — регенерация. Но с другой стороны это ведь нам только на руку — если ваш организм все время восстанавливается, значит, — первое — вы не умрете под пытками; второе — на вас не останется следов. Согласитесь, удобно, мистер Грей. Или, может, вы предпочитаете, чтоб вас называли Сайлар. Хотя какая теперь разница. Теперь вы никто, просто заключенный номер 312. Просто подопытный кролик…

То, что он не видел собеседника, несказанно бесило. А то, о чем говорил его незримый оппонент, пугало и в тоже время завораживало: так удав гипнотизирует кролика. Сознание то выдавало сигнал SOS, то трусливо пряталось за мыслью, что это лишь дурной сон. Но действительность — металлические скобы, больно впивавшиеся в запястья, — говорила обратное: все происходящее — реально, даже слишком. Должно быть, он сам представлял сейчас жалкое зрелище: глаза бегают, тело покрывает липкий пот. Он почти физически ощущал злорадную ухмылку собеседника.

— Не волнуйтесь вы так, — голос надзирателя стал заботливым, словно он не тюремщик, а педиатр, утешавший испугавшегося прививки малыша, — пытать вас будут с перерывами. Мы ж ни звери какие-нибудь. А потом нам вовсе не нужно, чтобы вы окончательно сошли с ума…

Гэбриэл уже давно не испытывал такого ужаса. Пытать? Только ни это!? Он ведь, как всякий садист, плохо переносил боль. Нужно что-то делать, немедленно.

Он собрал остатки воли и прохрипел:
— А разве мы не можем договориться? Поверьте, я могу быть полезен. Я знаю, как ловить особенных. Я вас не подведу.

Он не видел лица собеседника, но почувствовал, как тот улыбается.

— Мы обязательно учтем ваше желание сотрудничать и воспользуемся вашими талантами. Но позже. А сейчас… Отнеситесь к этому, как медицинской процедуре. Досадной, неприятной, но необходимой. В конце концов, это так и есть: всего лишь анализ — тест на выявление вашего болевого порога. Да и медики будут рядом, если что. Поэтому вам сейчас лучше успокоиться. Вы ведь знаете, что астенические эмоции — страх, беззащитность, — ведут к снижению порога боли, — палач наклонился вперед, и Гэбриэл увидел его глаза — голубые, холодные, запавшие. — А мы, знаете ли, не хотим оглохнуть от ваших криков, — и нависшее над ним лицо экспериментатора исказила брезгливая гримаса.

И стало противно. Даже страх куда-то делся под натиском омерзения. Гэбриэл приподнялся, насколько было возможно, и плюнул прямо в это самодовольное лицо.

Оппонент отстранился и утерся.

— Это было очень глупо с вашей стороны, 312-й. Я злопамятный. Подумайте об этом.

И черная тень скользнула к двери. На миг его собеседник остановился и, видимо, — судя по направлению звука, — обернулся к нему и проговорил почти с грустью:

— Какие же вы, ангелы, все-таки нелогичные.

Тюремщик ушел, и потянулись бесконечные часы ожидания. Порой, когда сквозь толщу стен до слуха доносился душераздирающий женский крик, сознание начинало метаться в панике, судорожно пытаясь найти выход из этой ситуации. Но животный испуг и красное мигание рассредоточивали мысли. А потом смятение чувств сменялось апатией: пусть хоть наизнанку его вывернут и муляж сделают, лишь бы побыстрее. Но минуты капали медленно, словно там, в небесных часах, кто-то подменил сыпучий песок тягучей патокой. От дрожащего красного освящения резало глаза. Нервы были натянуты до предела, и, казалось, еще минута это изнуряющего ожидания — и они порвутся. Поэтому, когда он услышал шаги за дверью, а потом голоса и скрежет ключа в замочной скважине, — почувствовал себя почти счастливым. По крайней мере, закончилось испытание неизвестностью…

Пытали его по-научному: измеряли давление и сердцебиение, смотрели — расширились ли зрачки, фиксировали время регенерации различных тканей после ожогов, глубокой заморозки, переломов…

Он не кричал. И вовсе не из геройства. Просто… ангелы нелогичны. Вот и он, к вящей досаде своих палачей, только бился в конвульсиях и хватал ртом воздух, словно выброшенная на берег рыба, когда от боли спирало дыхание. И его дипломированные экзекуторы явно были недовольны таким поведением: это можно было понять по репликам, которыми они обменивались, проводя очередной замер. Но его сознание, балансирующее на острие безумия, уже не могло анализировать разговоры и визуальные образы. В ушах стоял только хруст собственных костей, треск рвущейся кожи, а перед глазами висело беспросветное кровавое марево, через которое не могли пробиться даже слепящие операционные лампы.

Странно, но удержаться в здравом (хотя бы относительно) рассудке, ему помогали воспоминания о жертвах. Когда его замораживали, он думал о родителях Молли, когда пилили пальцы — о том спецназавце в доме Люка, когда снимали верхушку черепа — о Клер Беннет, подарившей ему эту уникальную способность — жить вечно.

Все закончилось внезапно. Ведь он у этих ученых катов был ни один: нужно было поспешить к другим особенным. Да еще и наверху ждали отчет. В общем, люди в заляпанных кровью халатах ушли, явились молчаливые уборщики, быстро перевели его камеру в относительный порядок. А потом — наступила тишина. И темнота. И тогда Гэбриэл позволил себе потерять сознание.

Когда он очнулся, рядом с его ложем на высоком стуле сидел все тот же голубоглазый надсмотрщик. Гэбриэл попробовал двинуться, и заметил, что свободен — можно было сесть и размять затекшие мышцы. Голубоглазый молча наблюдал за его действиями. Гэбриэл спрыгнул со стола и прошелся туда-сюда по камере, обрадовавшись, что босые ноги ощущают холод бетонного пола. Наконец, он остановился, забрался на свою столокровать и … улыбнулся своему соглядатаю.

— И что, вы даже не предложите мне поесть? Кажется, морить человека голодом запрещено какой-то там конвенцией…

Такого поворота тюремщик точно не ожидал: даже поперхнулся уже заготовленной ехидной фразой. Гэбриэл подошел и заботливо похлопал его по спине.

— Так лучше?

Тот нервно кивнул.

— Тогда, может, все-таки покормите меня…

Голубоглазый встал, достал из-за спины сумку и бросил Гэбриэлу.

— Одевайтесь, нам с вами нужно серьезно поговорить, но не здесь.

Гэбриэл довольно ухмыльнулся и потянулся к молнии сумки.

Кабинет, в который он вошел вслед за своим провожатым, поражал строгой элегантностью: ничего лишнего, все только самое необходимое. Судя по всему, здешний обитатель был жутким педантом, и ему, конечно, не понравилось бы, что на его дорогом столе расставлены яства из какого-то итальянского ресторанчика. Но хозяина не было, и голубоглазый таким странным образом — оккупировав его кабинет, — за что-то мстил тому. Гэбриэл не стал вникать в подробности этого конфликта, он сейчас рассматривал кулинарный ассортимент, и снова поражался тому, как они хорошо изучили его вкусы: сначала одежда темных тонов, в его стиле и идеально подходившая по размеру, теперь — любимые блюда.

Он присел к столу, но есть без приглашения не начинал, хотя и очень хотелось.

— Прошу вас, — собеседник обвел рукой стол, — вы же говорили, что голодны.

— Да, спасибо, — пробормотал Гэбриэл, пододвигая к себе одну из тарелок. — А вы что же? — иногда, и очень ни к месту, в нем вдруг просыпались и давали о себе знать хорошее воспитание и врожденная скромность.

— Благодарю, — и его недавний тюремщик устроился напротив.

Несколько минут оба молча жевали.

Потом голубоглазый положил вилку, потаращился немного в пространство и, наконец, произнес:

— Вы знаете что-нибудь об Охоте?

Гэбриэла удивило то, что его собеседник сделал акцент на последнем слове.

— Вы имеете в виду все это, — он пространно повел рукой. — Ну, это не охота, это очередная глупость семейки Петрелли. Не удивлюсь, если в здешних палатах отдыхают братец и белокурая дочурка нашего уважаемого сенатора. А он, наверное, посыпает себе голову пеплом и вопит: «Что же я натворил»?

Голубоглазый хмыкнул.

— А у вас с Петрелли, видимо, давние счеты.

— Ага, несколько дней я даже сам принадлежал к этой благородной фамилии, — Гэбриэл грустно улыбнулся, опустил глаза и стал ковырять вилкой в салате.

Собеседник не отвлекал его от раздумий. Гэбриэл сам нарушил молчание.

— Но вы ведь о другой Охоте говорили, так ведь?

— А вы сообразительны, мистер Легорт в вас не ошибся. Ах да, — спохватился вдруг голубоглазый, — я не представился, зовите меня Аратрон.

Теперь поперхнулся Гэбриэл. В своей прошлой жизни часовщика он был заядлым книгочеем. Одно время его сильно увлекали труды по магии и эзотерике. В них Аратрон постулировался как один из Планетарных Духов — Дух Сатурна. Сам же Сатурн — бог Смерти, Скорби и Хаоса, его кредо: «Божества нет ни в чем»…

— Кто вы? И что здесь происходит? — проговорил Гэбриэл, его голос звучал глухо и испугано.

— Здесь идет Охота на Ангелов, — Аратрон стоял к нему спиной, сцепив руки в замок, и разглядывал что-то через полоски жалюзи на окне.

— Что за бред? — Гэбриэл с досадой швырнул вилку. — Какие ангелы? Вы еще скажите, что я умер и попал в Рай. Только знаете ли, у меня несколько иные представления о Рае… Во всяком случае, не уверен, что там пытают… Хотя может это не Рай, а как раз наоборот, — он осекся на полуслове.

Аратрон обернулся.

— Чудесная реакция, другой я и не ожидал, — и, несмотря на то, что говорил «дух Сатурна» радостно, лицо его оставалось бесстрастным и не затронутым ни одной эмоцией. — Так все реагируют сначала… — он прошелся по кабинету, затем присел на край стола. — Но за то время, что я наблюдал за вами, у меня сложилось впечатление, что вы довольно таки умный и адекватный человек.

Гэбриэл усмехнулся.

— Вообще-то, я маньяк-убийца, если что…

— Как вам будет угодно, — легко согласился Аратрон, — пусть пока все остается так, как вам привычнее. Пока вы не узнаете истинное положение дел…

— Так, может, вы уже закончите с этой казуистикой и объясните мне все по-человечески, — перебил его Гэбриэл.

— Постараюсь. Хотя… А давайте-ка я расскажу вам притчу об Охотнике. Вы же не против аллегорий?

— Очень даже за, — хотя Гэбриэл отлично понимал: ответить он по-другому, его собеседник все равно бы рассказал свою притчу.