* * *

У меня нет иной памяти, кроме памяти моего тела.

Она не закрывала глаза во время танца. Всё равно они не видели резиновых морд, наполнивших залу. Её пальцы порхали над горящими цветной мозаикой квадратами – похоже на консоль корабля или компьютерный терминал. Её ступни летели по мраморным лестницам орбитальных дворцов. Кожа помнила прикосновение мягкой ткани и тёплых рук.

По звенящим жилам к солнечному сплетению тёк нестерпимый холод, и оно становилось ледяной звездой. Музыка, гремящая в зале, только мешала, поэтому Нила с неистовством отбивала собственный ритм запястными браслетами.

В те часы, когда в непрекращающемся марафоне веселья их сменяли другие, Нила и Оула валялись на кроватях у себя в комнате, нередко деля одну на двоих. Нила невольно отстранялась от обнимавшей её Оулы – ей было не по себе от прикосновений лекку. Хоть и говорят, что твилекки умеют вытворять с их помощью фантастически вещи, но всё-таки это были мозговые отростки…

Кроме того, только под ласковую болтовню Оулы Нила так терялась, что на глаза наворачивались слёзы и становилось трудно дышать. С детства привычная к агрессивному рилотскому спайсу, твилекка была легкомысленна и безбашенна.

У меня нет иной боли, кроме боли от усталости.

Она срывала болтающуюся на поясе имперскую шестерёнку и подносила к карбонитовой плите. Нагретая теплом её пальцев металлическая звёздочка мгновенно и навсегда впечатывалась в лёд. Нила не сомневалась, что Хэну Соло в этот момент было больно. Пускай. Пускай он чувствует боль, которой уже не было ни у отравленный спайсом твилекки, ни у измученной беспамятством человечки.

- Зачем? – спрашивала Нила, перебирая собственные украшения. На её поясе висели точно такие же шестерёнки, при ходьбе царапавшие бёдра, а во время танца коварно приподнимающиеся над теми местами, которые – вроде бы – должны были скрывать.

- Кто знает, может быть, завтра не станет и нас, - беззаботно отвечала Оула. – А он провисит тут вечно. За криогенной заморозкой – будущее.

Они оставляли тут шестерёнку каждый раз, когда погибал кто-то из их близкого – рабского – окружения.

У меня нет иной цели, кроме как продержаться ещё один танец.

Где-то в неведомых далях смешались её невыполненные обязанности – недаренные подарки, неговорённые разговоры, несошедшиеся встречи. Нила замкнула свою жизнь на единственный, повторяющийся изо дня в день танец.

И сейчас она стояла в коридоре, из которого была видна зала, и теребила сорванную с пояса шестерёнку. Как-то раз ручная ящерка-игрунка Джаббы прилипла к карбониту языком, и тот приказал убрать плиту со всеобщего обозрения за ширму. Как ни странно – Джабба оказался заботливым хозяином. Он трясся над своим любимым украшением, которое, по слухам, подарил ему сам Вейдер; а на днях, узнав о том, что в каком-то из закоулков дворца нашли насмерть замученного гостя, запретил скармливать падаль ранкору.

Вместо того в яму попала Оула – живая, всё ещё танцующая, с радостно звенящими браслетами запястьями и извивающимися в ужасе лекку. Нила сорвала звёздочку с пояса.

На полу перед нишей валялись выпавшие после разморозки шестерёнки. Нила присела, чтобы собрать их, и почувствовала чьё-то присутствие. В другом конце коридора, невидимый для тех, кто оставался в зале, стоял мужчина в доспехе.

Нила отвернулась и быстро-быстро стала подбирать зазубренные кружочки. Когда она подняла голову, охотник уже исчез.

Что-то будет.

И у меня нет иного выбора, кроме как… тоже быть.

fin