для Реньши, потому что она маниак, потому что она поддерживает мою дурацкую болтовную о Три Хилле и потому, что я ее люблю.

…

Если когда-нибудь меня попросят подобрать синоним к слову союз, я скажу узел. Не братство, не род, а узел. Такой, который развязать нельзя, который так сильно затянули, что его только разрубить осталось - с кровью, с криком. И чем сильнее тянешь, тем плотнее он срастается. Зарубцовывается.

У меня таких узлов много было, но только один из них я разрубить не смогла.

…

Черные вылощенные ленты дорог. Чем дальше вглубь, тем меньше фонарей вдоль магистрали. Меня бьет озноб и не спасает даже мысль о том, что нашли только одно тело.

Сыро. Что-то внутри жжется. Мы все прогнили давно, и только в глубине еще остается тот маленький божеский плевок, что-то, что мы получаем вместе со стопкой недостатков и километрами сожалений.

Он немного сбавляет скорость и одной рукой мое запястье сжимает. Не ладонь, чуть выше. Там, где самая чувствительная кожа, где самые беззащитные вены. Обхватывает запястье ладонью и слегка поглаживает большим пальцем; такая безумная, близкая ласка.

И в первую секунду мне хочется отдернуть руку, хочется, чтобы он перестал, чтобы снова просто вел машину, чтобы ветер кусал тусклые огни сильнее, чтобы в животе не тянуло от предвкушения. И еще десятки – сотни – этих чтобы.

И в тот момент, когда я уже собираюсь спрятать руки в карманы куртки, он сам отпускает меня, сам путает шахматные фигуры. Возвращает мне мою руку (меня саму?)

- С твоим отцом все в порядке. Все хорошо будет, Пейтон.

И на дорогу смотрит.

Но ничего (слышишь, ничего!) хорошо не будет. Ничего, из того, что могло бы сделать счастливыми нас обоих.

…

Большое окно на противоположной стене. Окно, а не нем легкая кисея занавесок. Не такая, которая от посторонних глаз спрятать может, та, что едва прикрывает. Обостряет чувства.

Между нами расстояние, которое даже расстоянием назвать смешно. Стоит протянуть руку, и дробь подведется под один знаменатель.

Мне всегда интересно было знать, что чувствуешь, когда хочешь быть с кем-то, когда понимаешь, что ваш узел уже затянулся, но знаешь, что у вашего завтра даже сейчас отказывает сердце, что от него остались только выгоревшие раны – обнаженная реальность, рваные клочки. Теперь знаю. Постараюсь быстрее забыть.

Я пытаюсь заснуть, забыться, не думать наконец о том, что рано или поздно сведет меня с ума. Я даже хочу отвернуться. От окна. От него. От этих занавесок, через которые видны сгустки дождя, как разбавленный зеленый чай. Но не отворачиваюсь, не решаюсь к нему спиной повернуться, не знаю уже, чего от него ждать можно (нужно?)

Он едва заметно голову ко мне поворачивает и смотрит вниз куда-то. А потом опять (снова-снова-снова) меня за запястье берет. И в этот раз еще хуже, в этот раз еще страшнее. Потому что там мы вдвоем были, а тут еще миллионы зеленых глаз через тонкую занавеску. На алых пяльцах ночи грязным вышиванием занимаются. И смотрят, смотрят, наблюдают, смеются.

В этот раз контакт еще ближе, его пальцы еще длиннее. Мои чувства еще обнаженнее. На мне самой одежды меньше. Я задыхаюсь, мне кажется, что он чувствует, как у меня сводит колени, как я кусаю губы, как изнемогаю в этой чувственной анестезии.

И я не сдерживаюсь. Не могу заставить себя сделать вид, что ничего не случилось. Отдергиваю руку и разрываю наши накрахмаленные тени, перечеркиваю наше может быть.

Он приподнимается на локте и пытается мне в глаза заглянуть.

- Пейтон, все хорошо, я с тобой сейчас. А твой отец наверняка думает о том, как обнимет тебя, когда вы завтра встретитесь...

- Не надо, Лукас, - только бы он не сказал, только бы не договорил! – Просто оставь меня. Не беспокойся так. Надо поспать.

Он чуть расслабляется, окидывает взглядом меня, цепляется за контуры в темноте. Чувствую, где задерживается, куда опять возвращается.

- Хорошо, Пейтон. Спи.

И отворачивается – к окну, к тонким занавескам.

Я все еще живу, все еще дышу. И как мне до сих пор хватает дыхания?

…

Моя ошибка мне многого стоит – меня самой.

Я забываю про узел. Всего на пару секунд, на мгновение, но этого хватает, чтобы потеряться, чтобы сжать все до состояния, когда просто узел превращается в узел навечно.

Я первая его целую. Жадно губами впиваюсь в его губы. Только где-то на краешке сознания мечется мысль, что он может оттолкнуть меня, что ничего может не получиться.

Его руки сжимают мои плечи, сильно, так что на коже проступают красные пятна. Единственное желание, чтобы одежды было меньше, чтобы ее не было вообще. И еще хочется, чтобы ладони у него были грубыми, в мозолях, чтобы он меня за запястья сжал, чтобы остались синяки.

Я не дышу уже – заглатываю воздух порциями. Просто, чтобы не задохнуться, по привычке, скорее. Он срывает с меня верхнюю майку (там еще одна господи господи) Он целует меня, беспорядочно, торопливо, оставляя черные следы, прижигает кожу. Потом метки останутся, потом все смотреть будут и шептаться. Потом они как стигматы вспухнут.

Через нижнюю майку я чувствую, как он напрягается, когда ложится на меня всем весом, когда мою грудь ощущает, мою горячую кожу. Как черный хлопок.

Я уже просто перестаю думать, перестаю анализировать. Только желание, только ответные поцелуи. Только его бешеный взгляд из-под опущенных светлых ресниц.

Терпеть больше невозможно. Мне он весь нужен. Всегда был нужен, а сейчас особенно. Хочу этот узел затянуть сильнее, хочу сплестись с ним легкими, вцепиться в него своим телом, отдаться, почувствовать, как он внутрь пробивается, как он все преграды сметает.

Я подаюсь ему навстречу и обвиваю ногами, рукой его запястье сжимаю. Так, что чувствую, как рука белеет. В эту секунду он наклоняется ближе, а потом резко назад подается.

Резкая боль (и я не могу понять: так быстро, все так быстро. он уже во мне?) И вижу, как он замирает, как останавливается и пытается совладать с дыханием. Как непонимающе сморит по сторонам (что нас могло остановить? что?)

Я заплетающимся языком, непонятно, быстро, жарко лепечу, шепчу в полубреду.

- Волосы. Это волосы зацепились за твое ожерелье.

И жду, жду, что он опять закроет глаза, что будет сжимать мои бедра, что я буду закусыать губу и выгибаться навстречу.

- Брук.

Одно слово, но оно хуже ледяного душа. Как будто меня оглушили, нокаутировали. Рубанули по узлу так, что искры полетели. А с узлом ничего.

- В смысле Брук?

Я все еще верю, все еще надеюсь, что он сейчас наклонится ко мне.

- Это Брук мне его подарила, - говорит он и резко вырывает свою руку из моей, - мы не можем, Пейтон. Не можем.

Да - да, лепечу я. Соглашаюсь, подчиняюсь, даже головой мысленно киваю, а внутри как будто атомный взрыв. Все дотла выжег. Даже корки из гари не осталось.

Он поднимается. Последний контакт – его теплая рубашка под моей спиной. Он достает ее, и я понимаю, что слезы тугим комком застревают в горле.

Моя ошибка мне многого стоит – его.

…

Узлы и связи. Следишь напряженно, словно за рукой хирурга, как они рвутся и сплетаются.

Другие следят; я их просто разрубаю. Все, кроме одного единственного.

…

FIN