…

У пасмурного моря всегда особенный сладкий привкус, что-то сродни кладбищенской землянике или сахарной вате. Опускаешь руки в воду, как будто в кровь, выпрямляешь пальцы, чувствуешь, как обрывки газет и злобных пасторалей впиваются в ладони, и понимаешь: море уже не такое, как было раньше. Не такое, каким снилось оно тебе долгими, одинокими ночами, когда ты жила от отъезда до приезда. Что-то новое появилось: мутное, волокнистое чувство. Новые запахи. Больше соли.

…

Он ловит меня в школьном холле, как раз в боковом коридоре, где меньше глаз, меньше ушей. Двумя руками сжимает мои запястья, заводит руки за спину. Раньше бывало неожиданно, волнующе, теперь – только неприязнь осталась, боль.

(выпавший билет: будь как все)

Я выгибаю спину, подаюсь навстречу. Наверное, раскрываюсь; или хочу открыться хотя бы кому-то.

- Еще одно безумие, Пейтон, - шепчет мне на ухо, - очередное.

Школьные стены всегда холодные и шершавые. Сегодня особенно. Слишком много чего-то типично нашего: холода, беспорядочности, грубости.

(и число на потолке: двадцать три)

Я смеюсь, отталкиваю его и прикрываю рот ладонью. Откуда-то капает вода, краски смывает. Вокруг новые запахи, новые пустые голоса.

…

Ты любишь корабельные сосны. Никогда не видела их, но любишь, как звучит это слово. Вода переполняет мысли.

Еще чуть-чуть – пару капель – просишь.

…

Пальцы немеют, как будто не твои уже.

Ты бы удивилась, вот только желания не осталось. Пусто. Слишком часто смеялась, когда все плакали. Слишком сильно разбавляла коктейли. Слишком много раз говорила другим «я никогда не».

Мечты - они все разные: морские, пасмурные, ярко-синие, тихие, пенистые – все друг на друга непохожие.

Только одно общее: слишком много соли.

И плевать, что землянику с могил не едят, плевать, что от сахарной ваты потом слипаются пальцы. Хочется только одного: перебить, развеять, заменить хоть чем-то.

У других мечты розовые. А у тебя соленые.

…

Нейтан – мой Нейтан - приходит домой после школы и бросает рюкзак у входа. Рассматривает в который раз одни и те же пластинки и пытается угадать, какой еще фигнёй я страдала ночью.

Потом бросает меня на кровать и опускает руку на живот – тяжело, устало опускает. Как будто я много-много раз сопротивлялась и он, наконец, сломал меня.

(просто мне никогда не было все равно, Нейтан, никогда)

Я закрываю глаза и отсчитываю секунды (ничего не будет; между нами, ничего больше). На тысяча одиннадцатой он встает. На тысяча двенадцатой в уши заливается вода. На тысяча тринадцатой – пасмурное море случается.

Дальше цифры сливаются в один жесткий барьерный риф.

(постскриптум, который мне больше нравится называть эпилогом: мы всегда остаемся собой; они – это они, я - всего лишь Пейтон)

…

Когда плачешь в сильный шторм, не так щиплет глаза. Кажется, что соли меньше.

Именно кажется.

…

fin