Catch a falling star and put it in your pocket
Never let it fade away
Catch a falling star and put it in your pocket
Save it for a rainy day
Perry Como - Catch A Falling Star"

В доме, где выросла Клер, на окнах не было занавесок. Они с мамой жили вдвоем, и мама вешала вместо штор тонкую кисею, вроде москитной сетки.

А в доме напротив жила семья Джеральдов. Настоящая семья. У Лиззи Джеральд, ровесницы Клер, была не только мама, но и папа.

И у них на окнах висели настоящие занавески. В сине-белую клетку.

***
Когда Клер узнала, что беременна, и стала готовиться ко «взрослой жизни», она пошла в магазин. Не магазин детской одежды. А в магазин, где продавали занавески. Она долго стояла перед тканью для штор в сине-белую клетку. Она вспоминала счастливые лица семьи Джеральд.

И купила занавески из тонкой кисеи.

***
Клер вспомнила об этом, лежа на кровати в своей новой комнате. Комнате, где будут жить она и её малыш. Нежно-голубые стены, игрушки, кресло-качалка, кроватка. Все серьезно. Ничего не упущено. И только окон нет.

Клер хмурится. Как раз в этот момент заходит Итан. Он улыбается ей, но тут же спрашивает:

-Ты чем-то расстроена, Клер?

-Почему тут нет окон? – спрашивает она.

Итан садится перед кроватью на корточки, и берет руку Клер в свои руки:

-Мы ведь под землей. Тут окна не нужны.

-Жалко, - Клер вздыхает. – Я бы повесила занавески…

Итан молчит. Но по его глазам кажется, будто он тоже жалеет.

-Я скучаю без солнца, Итан.

Он всматривается в её лицо и продолжает молчать. Клер зевает, прикрыв рот ладошкой. Она сама похожа на ребенка. Будто это комната – её детская.

-Спи, - тихо говорит Итан.

-А ты поставишь мне колыбельную? – сонно спрашивает Клер. – Ту, которую я буду петь своему малышу?

Он встает, гасит свет, подходит к магнитофону, собираясь исполнить её просьбу. В магнитофоне – запись колыбельной Catch a falling star. Он уже включал её для Клер.

Но на полпути Итан останавливается, словно передумав. Подходит к детской кроватке. Щелчок – и мелодия без слов, которая будет убаюкивать ребенка, звучит в темноте. Она кажется потусторонней колыбельной для жителей другого мира.

***
Она смешливая. Она наивная. Она окончила только среднюю школу. Она понятия не имеет о многих вещах, и верит в гороскопы. У неё на шее висит оберег – китайский иероглиф, означающий «любовь». Она росла без отца. Отец её ребенка – безработный художник, жалкая сволочь. Она – обычная молоденькая официантка. Таких как она – тысячи. Но из этих тысяч именно она одна сидит сегодня в этом спешно реанимированном бункере, с беззащитным голым животом наголо, с беззащитной улыбкой на лице, с беззащитным взглядом больших глаз. Она старательно терпит прикосновение жесткой иглы. Она старательно глотает лекарства, которые он ей дает, и не жалуется на горькое послевкусие во рту, хотя он точно знает, что оно есть.

«Я так соскучилась по солнечному свету».

Неудивительно. Её имя означает - «свет».

Каждый вечер она рассказывает ему о себе. Начинает издалека, и останавливается только тогда, когда начинают слипаться глаза и язык перестает слушаться.

Тогда Итан гасит свет, включает колыбельную, и уходит.

Однажды она добирается до того момента, как её бросил парень. И как она осталась стоять посреди комнаты, с тонкой кисейной занавеской в руках. Занавески, говорит она, были для неё символом возраста.

-Я просто дура, Итан, каких тысячи.

Она даже не плачет. Совсем. Уже наплакалась. Сухие глаза.

-Ты совсем не дура, Клер. И таких как ты, больше нет.

***
-Что во мне особенного?

-Я не знаю. Ты – это ты. Наверное, в этом все дело.

Не смотри на меня так, Клер, это невыносимо.

-Ну все. Пора делать укол.

Откуда я мог знать, что все получится именно так?

Черт побери, о т к у д а ???

***
Про оставшихся на пляже она вспоминает редко. Словно смотрит на них сквозь тонкую кисейную занавеску – на их едва различимые силуэты. Они – по ту сторону, а здесь только она и Итан.

Но скоро и ей придется уйти.

Ребенок шевелится, Клер кладет руку на живот и шепчет: «Тише, маленький».

-Итан, - вдруг произносит она вслух.

-Что?

Он смотрит на неё и видит, что у неё блестят глаза.

-Можно, я никуда не уйду?

В этом вопросе столько отчаянья, что становится больно. На такое отчаянье способна только девушка, которая росла с матерью, наблюдая за счастливой жизнью соседей, которая вела дневник с семи лет, и прятала его под матрасом, которая мечтала однажды выйти замуж, и повесить на окна сине-белые клетчатые занавески. Девушка, которая думает, что никому не нужна.

-Можно, я останусь с тобой?

Он садится рядом, обнимает её за плечи.

-Ну, пожалуйста… Пожалуйста, Итан. Я прошу.

И он не знает, что сказать. Не знает, что сказать впервые в жизни. Он больше не может ни врать, ни говорить правду. Он просто молча качает головой.

-Почему?

Нет, она не плачет бурно, с рыданиями, не закатывает истерик. Просто по её щеке сползает одинокая слезинка. К щеке прилипает прядь волос, губы дрожат.

Почему?

Он может снова начать говорить про вакцину, про болезнь – но знает, что уже не поверит в то, что говорит. И этим себя выдаст.

-Клер, просто нельзя.

-Почему?????

Потому что я тебя люблю, но это ничего не изменит.

-Просто ложись спать. А утром я все тебе объясню. Я обещаю.

Он вдруг понимает, что снова солгал. Но Клер поверила. И поцеловала его в щеку – детским, теплым поцелуем. И улыбнулась сквозь слезы.

-Хорошо.

Она легла, подложив под щеку ладонь. Итан поправил на ней одеяло. Выключил свет. Подошел к детской кроватке. Щелчок – и мелодия без слов, которая будет убаюкивать ребенка, звучит в темноте. Она кажется потусторонней колыбельной для жителей другого мира.

The end.