я валяюсь... мне страшно писать после таких твоих фиков. я сейчас маниачусь, и пишу, и стираю тут же. мне не нравится. ну что за дела?

…

Меня будит вой полицейских сирен. То приближается, то удаляется, то снова приближается – к, мимо и дальше. Где-то что-то случилось, и пусть до полиции мне дела нет, но до того, что случилось, есть.

Я выхожу из номера. Очередной дешевый мотель, комната на двоих, но я там один. Вещей почти не осталось, денег и того меньше, но это меня не колышет. Это мелочи, ебаные мелочи, без которых так легко обходиться. Я выхожу наружу – холодно, идет снег. Еще не так далеко от границы, но границей уже не пахнет. Пахнет гарью.

И зловещее зарево пожара на севере, там, откуда я пришел. Там, где Хэйли осталась.

…

Она останавливает меня. Появляется из ниоткуда, как всегда. Мой вечный хвост, моя верная спутница.

Она стоит, скрестив руки на груди, и снег тает на ее темных волосах – хотя снег ли это, кто знает. Может, пепел. От того пожара.

Впервые за два года мне больно. Не так больно, как обычно, не физически. По-другому больно.

Я пытаюсь обойти ее стороной.

…

– Глупо, - говорит она. Ровно, бесстрастно. Демонам не бывает больно. Ей не бывает больно. – Она умерла уже. А они за тобой охотятся.

– Кто – они?

Пожимает плечами.

– Это твой вопрос. Тебе ответ искать. Я не могу.

Я отталкиваю ее с дороги. Она легко поддается, не упирается. Отступает в сторону.

– Она была нужна тебе, - вслед. – Была нужна. Теперь уже нет.

А мне плевать.

…

Я возвращаюсь. Сквозь лес, напролом. По сугробам и залежам, прячась среди голых кустов. Обходя стороной пожарище, обходя стороной огонь. Где-то там, вдали, воют сирены, кричат люди. Тушат это адское пламя.

Но мне не туда.

Мне к границе, почти к границе.

…

От дома ничего не осталось. Еще только утром, вчера, в предрассветных сумерках, он стоял – прочный и крепкий, теплое дерево, запах свежей выпечки. Позавчера, перед сном, она запирала все засовы, закрывала, задвигала. Рассыпала соль. Вчера ночью она раздевала меня, жадно, торопливо. Вчера ночью мы… трахались? Ебались? Занимались любовью? Не знаю. Не могу подобрать слово. Три разных, три оттенка разных. И три чувства, тоже разных.

Я не знаю, что я к ней чувствовал. Знаю только, что теперь это прошедшее время все. Еще одно. Еще одна фотография в черной рамке.

Вдали воют сирены. Над лесом кружат вертолеты. И свежий снег падает на остывающее пепелище, падает, тает, превращается в жидкую грязь.

Такое вот грязное надгробие.

…

Моя жизнь разлетелась на куски, давно еще. Взорвалась как бомба, вспыхнула – ярко и убийственно. Превратилась в тысячу осколков, и каждым зацепила кого-то. Убила, покалечила.

Она даже взорваться нормально не могла.

…

Родхаус. Тот самый Родхаус, снова.

Я помню, как мы впервые вошли в него, в старый еще. С Дином вдвоем. Полные неясной надежды. Я тогда еще в чудеса верил. И в отца верил. Думал, сейчас войду, а он там, улыбается, смеется. Славно я вас обманул, говорит.

Ан нет. Не было там отца. Была Эллен и дочь ее, Джо. Та самая Джо, бывшая Харвелл теперь. И да – что-то я к ней чувствовал. До Дина, до ее свадьбы. Было такое. Теперь нет уже. Перегорело. Выдохлось.

Сейчас я вхожу внутрь. Просто, не вышибая двери, не взрывая все к чертовой матери. Я слишком устал, усталость камнем легла на плечи, и слезать не хочет. Я даже ружья в руках не держу, оно за спиной болтается. Хотя, может быть, здесь и сидят те восемь, что убить меня хотели. Или другие – которые Хэйли убивали. Это охотники были, я по всему чувствовал.

Эллен за стойкой. Вне времени, вне всего. Она не старая и не молодая, она просто Эллен. Жена охотника, мать охотницы. Как образец какой-то. Как символ того, что ждет любого из них. И ждало бы меня – не перекинься я тварюгой. Может, сейчас я и был бы мужем Джо. Ха. Может.

…

Уже ночь почти, буря снаружи. Самое оно для охотничьего бара. Под завязку посетителей, под завязку грязных, небритых рож. Впрочем, кому говорить. Я и сам три дня не брился.

Вглядываюсь в их лица. Принюхиваюсь к их запахам. Ищу тех восьмерых, мой новый ключ, новый след. Ни одного не вижу, ни одного не чую. Нет их здесь.

И я иду к Эллен.

– Виски налей.

Она усмехается. Ставит передо мной стакан, чистый. Край чуть выщерблен, но и хрен с ним. Где вы видели нормальную посуду в таком баре?

Наливает на два пальца виски. Я киваю – еще. Она добавляет.

– Скажи, ты меня слила? – спрашиваю. Она молчит, бесстрастная. Я продолжаю. – Потому как если не ты – то кто? Бобби мертв, а кроме нас троих никто не в курсе был. Или ты рассказала кому?

Эллен усмехается. Горько так, едко даже.

– Я. И что теперь?

Я не оборачиваюсь, а вот она мне за спину смотрит. Там – полон дом, все ждут. Повернули, небось, свои заросшие рожи, стволы оглаживают. Только свистни – порвут. И хоть перекидывайся, хоть нет – все равно шансы поганые.

– Почему? – она молчит. Я и не виню ее, были у нее причины, да. Просто друзья – это когда причины в стороне остаются. А я ее когда-то другом считал. Ошибался, видимо. – До меня-то они не добрались, а вот кое-кого, кто совсем не при чем был, убили. А она… она по-настоящему хорошей была, знаешь. Вне ваших всех.

Одним глотком допиваю виски. Толкаю стакан обратно, к ней. Встаю.

– Эй! Сэм, - окликает. Оборачиваюсь. – Это война, знаешь ли. Здесь у нас перемирие, но там, за дверью, война.
Просто помни это.

…

Она лежит у меня на кровати, в мотеле. Задернула шторы, свет не включала. В темноте она хорошо видит, но и я хорошо вижу. И чую.

Я ее по запаху узнаю.

Больное животное. Кейт.

…

…

Она руки вперед вытягивает – межвидовой жест такой, перемирие.

Недобитая нечисть. На них быстро все заживает – она точно такая же, как и была, а ведь я ее в клочья порвал. Видимо, недорвал.

– Подожди. Послушай.

– Чего слушать-то? – но и бросаться на нее не хочется. Из ружья стрелять не хочется. Голову ей топором сносить – тоже. Я устал.

Сажусь на стул, скрипит. Жалобно так, будто вот-вот пополам переломится.

– Брат твой. Когда мы нашли его, он мертв уже был.

– И?

Она отчаянная. Вид у нее отчаянный. Отчаявшийся. Загнанный даже. Будто после того раза, после нашего столкновения на границе, за ней кто гонится. Добить хочет.

И не скажу, что мне вмешиваться хочется. Пусть себе.

– И мертв. Чисто мертв. Не так, как вы его нашли. Застрелен…, - смотрит на меня, в упор, - … или застрелился.

…

– Чего тебя ко мне принесло-то?

Она на кровати лежит, на животе. Один только раз взял номер с одной кроватью – и вот тебе. Подарок, бля.

Поворачивается. Демон ведь, тоже, но жалкий какой-то. Недоделанный демон.

– Мне защита нужна, - говорит.

– Тогда ты не по адресу.

Обижено губы поджимает.

– Я ж рассказала тебе.

– И? А до этого сколько раз сожрать пыталась.

– Ничего личного, знаешь ведь. Ты вкусно пахнешь, - улыбается. Робко как-то, не по-вампирски. – Ты моих всех убил. Я одна теперь. И эти там, за спиной. У меня никого, кроме тебя.

И у Хэйли никого, кроме меня не было. И она с собой ее взять просила. А я не взял, ушел. Бросил. А теперь чего, эту шваль подобрать?

– Кто эти?

– А я знаю? Ваши, охотники. От границы меня ведут.

…

– Я не могу одна, знаешь?

Мы в забегаловке сидим, дешевой. Я у меня кофе и бургер, она так сидит. Ночью. На первый взгляд, она той же была – теперь уже нет. Отощавшая, измученная какая-то.

– Они для меня всем были. Семья.
Я не хотела сначала. А потом счастлива была.

Улыбается, мечтательно. Мечтательный вампир. Зарисовка, бля.

– В этом весь смысл. С ними я никогда не была одна. А до них – постоянно. До них я никакой была. Никому не нужной. Никто не замечал меня.
А потом я Лютора встретила.

– Ну да, - фыркаю я. – Истинное счастье.

Она обижается.

– Тебе ж тоже тяжело одному. Нет будто?

– Будто нет. Мне по хер.

– Это потому, что ты не живешь нормально. У тебя и жизни-то нет, Сэм.

– А я тебя не лекции читать взял.

Она кивает.

– Извини.

…

– Я твою машину пригнала, - говорит она. Ключи мне протягивает. Старается.

– Откуда?

– С охотничьего домика увела. В лесу. Они меня туда гнали.

Я вспоминаю склизкий подвал. Узкое оконце. Лес вокруг. Боль. Наркотический транс. Невозможность перекинуться.

И еще кое-что. Что я тогда упустил. Там Дином пахло. Чуть-чуть, остаточно, но пахло.

– Где он? Помнишь?

Кивает.

…

И мы едем на запад. Почти параллельно границе на севере.

На шести сотнях миль от нее держимся.

…

слушай, Азя дело говорит, это надо серым каноном назвать. пост Диновским. я до сих пор в себя прийти не могу.
это построение фраз на меня гипнотически действует. переставить слова местами, и сразу такой Сэм вырисовывается. омг, омг...
у меня боком проходят вопросы о том, что с Джо случилось. что, млин, с Дином таки произошло. почему Сэм такой. и что значит перевернуться.

но. главное. это. то. что я абстрагируюсь во время чтения этого, а потом не могу прийти в себя. это настолько ново, настолько глубоко... это затягивает. это накрывает с головой. я не могу прийти в себя. до сих пор не могу.
такое чувство, что с каждым новым фиком ты поднимаешься всё выше и выше.

вспомнила слово. горечь. вот так Сэм говорит. как будто Дин вчера умер, а он его только-только нашёл. так говорят после похорон. отрывисто, когда терять уже нечего. такой эффект.

давай Мариам спросим?

всё, до жирафа дошло)
и подумалось сейчас, что у него эти тёмные стороны начали после 2.14 проявляться. и всё больше и больше. а в первом сезоне он вообще эдаким правильным мальчиком был)

Полсекунды,
ага, я согласна
Рен, вот романтика у тебя в Первом взгляде. а тут её и впрямь почти за ангстом не видно

хех.
ничего с ней особенного не случилось, она появится еще, ближе к концу.

неее, темная сторона у него еще аж в пилотке проявилась. и Вединго вспомни - как раз после смерти Джесс. просто после 2.14 и 2.22 внимательнее к нему присматриваешься - все оно и выплывает.
в Сэме много скрытой агрессии.

…

Я свои воспоминания в коробку складываю. В воображаемую коробку, разумеется, в обычную их не сложишь. Разные воспоминания – хорошие, плохие. И просто воспоминания.

Как мы кофе, например, по утрам пили. С Дином.

Раньше эту коробку можно было ленточкой перетянуть, и она не открывалась. Не пыталась открыться даже. А теперь и гирей не придавишь, все наружу прет. Нехорошо прет.

…

Солнце глаза режет. Не привык я к солнцу, давно его не было. Был дождь, тучи, снег и холод – а тут вот солнце. И я думаю, неуверенно, робко – вдруг это конец? Вдруг это все, последний шаг?

Я же успокоюсь тогда, наверное. Может быть.

…

Она рядом дремлет. Закрыла глаза, откинулась на спинку видения – и дремлет. Не спит, это не сон у нее – недо сон какой-то. Я смотрю на нее, изредка. Еще одна тварь в моей копилке. Еще одно странное существо, которое я зачем-то подобрал.

Ее бы убить надо. Застрелить, прямо здесь, в Импале. Пока она вот так вот почти спит рядом со мной. Застрелить, показать, что я охотник еще, а не тварюга, как она. Но нет, не хочу.

Мы через лес едем. И солнце то прячется в листве, то снова глаза мне слепит.

…

Тот же дом, снаружи я его не помню почти. Подвал зато помню, холод, влажность. А снаружи я чуть было не умер, но не помню все равно. Разве что лес, чуть-чуть. Немножко.

Я иду первым. Она за мной, на пару шагов отстала. Безоружная – впрочем, зачем вампиру оружие? И сонная немножко, день как-никак.

Дверь передо мной, тяжелая. Я толкаю ее, вперед.

И, кажется, что солнце взорвалось внутри, выплеснулось на меня жаром, пламенем и ослепительным светом.

…

Больно.

Главное чувство, первое. Больно. Правой ноге особенно, в нее будто тварь какая зубами вцепилась. Глазам тоже больно, жжет. Даже слезы по щекам текут, или кровь это? Кровью тоже пахнет.

Кто там говорит, что дважды в одну воду не войдешь? Бредни все, я вот дважды в одну и ту же ловушку попадаюсь. И там же, главное. Отец бы все обо мне сказал, прямо сейчас. Жаль, что возможности у него нет.

…

– Я знала, что ты вернешься, - говорит она. Зрение еще не вернулось, не окончательно, и она какая-то расплывчатая, нечеткая. Но я-то помню, запах ее помню, голос помню. Она уже держала меня на цепи, на привязи.

Кэт.

– Значит, опять подстава? Традиция уже. Кейт теперь подослали?

– Кого? – скучающе так, безразлично почти. – Ту что ли?

Ближе подходит. Не боится, значит, опять наркотой меня накачали. Я на ногу свою смотрю – там капкан. Железные зубья, от крови темные. Впились в кожу, глубоко вошли.

А потом на нее взгляд перевожу – у нее глаза мутные какие-то. И шрамы на лице, на руках, на шее. И прихрамывает она. С прошлого раза осталось, видимо. Она не красивая уже. Даже не симпатичная, нисколько. Шрамы женщин не красят, никогда. И в ней эта злость, за утраченную красоту, чувствуется. Наружу рвется.

И я пытаюсь подготовиться, напрячься – но все равно удар ее меня врасплох застает.

– Я же говорил, что доберусь до тебя, охотница. Предупреждал.

Она отступает. Назад, в полумрак.

– Заканчивать дела надо, Сэм, - и тоска в ее голосе. Еле уловимая, но тоска. Теперь она по-настоящему сломлена, перемолота жерновами охоты и обратно выплюнута – раненая и беспомощная. Она долго теперь умирать будет, мучительно. Если кто добрый ей пулю в лоб не пустит. – Правда, не о нас это теперь уже. Не о тебе и не обо мне.

И она отходит дальше, к стене.

А оттуда другой кто-то выступает, кого я не вижу пока. Но чувствую – вот он, тот самый.

…

Там солнце за окнами еще. Призрачно, но жжется.

Взорвать бы все к чертям сейчас.

…

а по поводу нового куска, я сейчас такая, как ты написала - раненая и беспомощная.
и ты меня добиваешь каждым кусочком.
Реньши, где мне взять хоть толику твоего таланта?

хех.
*мне Ази манифестом грозит, так что не буду*

а тут ангста полно. всё им пропитано

бтв, а что за манифест?

…

Я его не знаю. В этом ирония какая-то есть – продраться сквозь толпы знакомых, отдаленно знакомых и полузабытых лиц из прошлого, чтобы понять, что именно его я не знаю. Именно его я никогда не видел.

Ему чуть за тридцать. Что-то в нем такое типичное и нетипичное одновременно – как все, но выделяется. Заставьте кого описать его двумя словами – о нем скажут «ничего особенного». Вот именно. Ничего особенного.

И что-то особенное в тоже время.

Я позже понимаю. Охота на нем следов не оставила. Охота по нему стекла, как вода по желобу, и не въелась. Скользнула, задела и исчезла без следа. Вот что в нем особенное. Не охотник он.

И злости в нем нет. Озлобленности той, что охотников отличает. Того, что с болью приходит. Весь его вид говорит лишь о том, что моя смерть для него – необходимость, а раз надо – то он сделает. Но ничего личного при этом.

Он поднимает ружье.

И Кэт стреляет.

…

Петля затянулась, и веревка оборвалась. Примерно так.

Она стреляет не целясь. Или наоборот – целясь. Только тогда уже не в меня. Пуля входит в его плечо, правое, застревает где-то там.

Он оборачивается, и тогда она стреляет еще раз. Я не могу видеть ее, только вспышку света там, где она стоит. И большего видеть не хочу – ни ее лица, ни глаз, мутных, странных. Теперь все в линию выстаивается – она просто больна. Она была больна. Все время. Или нет – одержима.

Она стреляет в третий раз, и он, наконец, падает.

А потом я перекидываюсь. Бессознательно, вопреки своей воле.

…

Первое ощущение – холод.

Я лежу на снегу, пропитанном моей кровью. Лицом вниз, в луже рвоты. От мерзкого запаха меня вот-вот снова вывернет.

Как всегда – я не помню. Как всегда – будто я только-только переродился. Ничего нет, ни памяти, ни понимания. Даже чувство направления – и то теряется. Я только где граница знаю. Граница влечет меня в себе, зовет, тянет.

До нее недалеко совсем.

…

Я оттираю лицо снегом. Сижу посреди снежного нигде, озираюсь по сторонам. Вдалеке темнеет полоса леса, голые ветви, обгорелые. Северная граница, значит.

– Она убила его.

Я ее по голосу узнаю. Демоница. Оборачиваюсь, смотрю на нее – и понимаю, что так и не узнал бы. Она на себя не похожа. Вся к какой-то черной крови, из глаз, из носа, на губах запеклась. И цветок за ухом завял, побурел.

– Что с тобой?

Она улыбается. Медленно, неуверенно.

– Я умираю.
Слишком долго, знаешь ли.

– Чего долго?

Она смеется. Булькающий смех, больной.

– Возишься долго, Сэм. Столько в безвременье не живут.

– Где?

– Там, где мы. Где времени нет. Я и брат твой. Мы связаны еще. Сделка не завершена.

– Он умер раньше срока, поэтому? – кивает. – И разница во временах тебя убивает.

– Не только меня. Дин жив, пока я жива.

– И насколько это жив считается?

– Почти как здесь. Только там хуже.

Демоны лгут. Я твержу это себе, как заклинание какое-то. Мне нужно это помнить.

Она улыбается. Продолжает улыбаться.

– Ты же чувствуешь. Ты перекидываешься, когда не хочешь перекидываться. А знаешь почему? Потому, что ты мой чемпион, и без меня этого не будет. Без меня ты так и останешься в одном из двух состояний. И нужно ли уточнять – в каком?
У меня личный интерес, да. Я умирать не хочу. А ты себя и Дина потерять не захочешь. Сделка?

– Хрен.

– Моя жизнь – на жизнь твоего брата.

– На два месяца? Нет.

– На год?

– Мимо.

Она молчит. Смотрит мне за спину – там граница, я знаю. Демоны тоже боятся умирать. Боятся навсегда застрять там, что для них другая сторона.

– Я тебе жизнь спасла, помнишь? Сейчас и до этого. И Хэйли тебе дала.

– Ты в Кэт вселилась, так? И в Хэйли, значит, тоже? – теперь я смеюсь. Смешно это. Все вокруг – одна большая фальшивка. Тонкая ложь одного демона, который не хочет умирать. – И из-за тебя ее убили. Потому, что она одержима была.

– Я не до конца сознание вытесняю. И не всегда. Она л…

– Заткнись. Просто заткнись.

Я поворачиваюсь к ней спиной и иду прочь. От нее, к границе.

– Навсегда? – говорит она мне вслед. – Я разорву сделку с Дином. Навсегда.

…

…

Мы на пороге сталкиваемся. Она выходит, я вхожу. Мы сталкиваемся, и я вталкиваю ее обратно. В дом. Где на стенах фотографии висят. И я заранее знаю, кого там увижу.

– Как его звали-то хоть?

Она назад отступает. Смотрит на меня – не испуганная, равнодушная скорее. Надломленная какая-то.

– Ральф.

– А я на Эллен думал сначала. Думал, она меня слила.

– Я знаю, - кивает она. – Мать могла бы с тобой справиться.

Руки на виду держит. Почти демонстративно. Значит, готовит что-то.

– Он ведь не охотником был, муж твой. Однако далеко пошел.

– Я боялась тебя, знаешь? После того раза, после той ночи, я боялась тебя, Сэм. И видеть не могла.

– Но Дин-то тут причем?

Она качает головой.

– Случайно вышло. Мы ругались. Я выстрелила. Из-за тебя ругались.
Как ты догадался, кстати?

– Эллен не знала, по какой дороге я к границе поеду. Ты знала. И она слишком уж легко вину на себя взяла. Ради дочери.
Ну и когда я мужа твоего увидел, здесь уже все вопросы отпали. Что делать будешь, Джо?

Она улыбается. Медленно, нехорошо.

И кто-то, кого я не видел и не чувствовал за спиной, стреляет.

…

Я перекидываюсь. Пуля быстро летит, но перекидываюсь я быстрее. Открываю дверь, нараспашку. И чернота оттуда наружу вырывается.

Черно-коричневый мир, обостренные чувства. Я чую Кейт снаружи, под дождем. Ее окружили уже. Чувствую свою тварюгу, демоницу-Кармен. Она сзади совсем, с дальними разбирается. Чувствую Кэт, она мести боится, вот и обернулась против своих. Ненадежные у меня сторонники, но такие лучше, чем совсем никаких.

Я ухожу вниз, под пулю подныриваю. Успеваю запомнить Джо, за винтовку схватившуюся, а дальше воспоминания меркнут, растворяются в темной ярости.

…

Мы на границе стоим, у разлома самого. Туда вода льется, падает – грязная, дьявольская вода. Пар вверх поднимается. А с грязного неба – снег, на пепел похожий, сыпется. Будто горит чего наверху.

В глазах у нее – страх. Она пахнет этим страхом, наружу рвущимся.

Здесь она – точка, черта, линия. Как хотите назовите – смысл один. Конец это.

И выбор – тоже последний.

Я толкаю ее вниз, в разлом. Туда, откуда пар поднимается. Туда, где черного дна не видно. И смотрю, как она падает. Раненая, умирающая. Она не виновата была, наверное. Но не в этом дело. Свою точку невозвращения я миновал уже. И как она выглядит даже не помню.

Меня болью обжигает. Тьма вырывается оттуда, снизу, настигает меня. Опутывает, сковывает. И внутрь ползет. Я до конца ее принимаю. Поздно уже останавливаться.

…

Она на снегу лежит. Все вокруг от крови черно, от темной, демонической крови. Слишком много, наверное.

Я на колени опускаюсь, рядом. До нее дотрагиваюсь, холодной. И глаза ее, широко раскрытые, смотрят в небо.

Я не верю. Не хочу верить, что все это. Что напрасно все было. Что не успел.

…

Кэт подходит ко мне сзади, прижимается ко мне. Теплая, и одежда ее кровью пропиталась. Обычной, человеческой. Ново это.

– Может, ты успел, и она просто тело это бросила? – шепчет. Чем-то мне это Хэйли напоминает, она меня так же успокаивала. Теми же может, если, вдруг. Не утверждала ничего – предполагала только.

Но Кэт не Хэйли, Хэйли по краю не ходила, на другую сторону не заглядывалась. У Хэйли стержень был, ее не сломить так просто. А Кэт – запросто. Кэт слабая.

Я головой качаю. Не верю.

Она ближе ко мне прижимается.

– Вставай, Сэм, пожалуйста.

Но я не шевелюсь.

Теперь мне кажется, что я сам в межвременье застрял – все мимо проходит. Не останавливается, не остается. Только вокруг меня – странный, неподвижный вакуум. Хотя я в межвременье и не был.

…

Кэт меня к Импале тащит. Слабая, но не сдается. Она оттаскивает меня от остатков демоницы, лживой демоницы, и по снегу тащит. Через длинную, выцветшую пустошь, от границы дальше.

Она пытается.

…

[14 | из ада]

…

Мобильный звонит.

Странная мелодия, два года я ее уже не слышал. Два года никто мне с этого номера не звонил. Два года абонент был недоступен, потому что там, где времени нет, телефоны тоже не работают.

Я смотрю на маленький экран, на высветившееся имя, и не верю.

Оттуда не возвращаются. Оттуда никогда не возвращаются. Прежде – не возвращались.

И я отвечаю.

…

– Дин?

…

[end]

Добавлено (16.07.2007, 14:43)
---------------------------------------------
одно я могу сказать: это нужно записать в серый канон, потому что Дин жив.
жив!