Ей казалось сперва, что я улыбаюсь ей снисходительно. И разговариваю с ней снисходительно. Она сама мне в этом призналась – потом, позже.

Я и сам не помню, так ли это было. Но она всегда казалась мне трогательной. Не нелепой, а именно забавной и трогательной. Бойкая, смешливая – и такая худенькая, почти щуплая. Джинсы с неё просто сваливались.

Она всегда смотрела на собеседника в упор – своими черными глазищами в пол-лица. И это получалось у неё… очень естественно. Не нагло, а естественно. Этому учат всех авроров: чтобы не упустить ни одной детали, ни одного лишнего движения человека, не действуя ему при этом на нервы. Хорошо бы этому учили и магловских полицейских, заметил однажды Гарри.

У Тонкс это взгляд был отлично отработан. Я не нервничал, когда она на меня смотрела. Но – я запомнил её взгляд. С первого же вечера, с первой встречи Ордена.

Тогда она сидела прямо напротив меня.

***
В 22 года жизненный опыт у меня… смешной. Почти никакого. Моя мама родила в 17 лет, к моему возрасту у неё уже была семья, свое хозяйство, муж и горластая пятилетняя дочка. А я? Да, я работаю. Еще бы я не работала! Личная жизнь? Ерунда. Встречи-расставания – как… шелуха. Как это неприятно: жалеть о прошлых отношениях. А я жалею.

Жалела.

А теперь это заканчивается. Все это кажется теперь таким бесцветным, неважным, что даже думать и вспоминать, а уж тем более, жалеть – бессмысленно. Почти оскорбительно.

Потому что я люблю.

Нет, я люблю.

И это кажется таким… удивительным. Да, я удивляюсь этому чувству – я ни кидаюсь в него, как в омут, оно само проникает в меня медленно, постепенно, заполняет меня, прикипает к моей душе. Я не противлюсь, я будто наблюдаю за этим проникновением со стороны, наблюдаю с удивлением.

И уже понимаю – навсегда. Это навсегда.

И никакого пафоса.

И никаких лишних мыслей.

Я ничем себя не выдаю – не потому что не хочу, а потому что пока не получается: эта осторожная любовь, еще не захватив меня полностью, не позволяет сделать это. По крайней мере, мне кажется, что не позволяет. Она как будто река, медленно но верно набирающая силу для прорыва плотины.

Я веду себя с ним так же, как и со всеми. Я часто с ним разговариваю. Иногда мне кажется, что он смотрит на меня снисходительно – как на свою ученицу. Не то что бы меня это раздражало. Главное – он смотрит.

Я его люблю. Как хорошо от этих слов. Только теперь я поняла их истинный смысл. Оказывается, раньше, когда я произносила эти слова в адрес других, у них был пресный привкус и пустота. Зря я их произносила, не любя по-настоящему. С другой стороны – только теперь я поняла, что такое любовь. Любовь тиха. Как и страсть, - настоящая страсть, - она тиха и абсолютна.

***
Какой у неё выразительный взгляд. И смех. И ямочки на щеках. И тихое «черт возьми!» сквозь зубы, под звон очередной разбитой чашки.

Перед началом всех заседаний Ордена, она без конца ерзает на стуле, обменивается с Сириусом дружелюбными подколами: она очень быстро привыкла к Сириусу, очень быстро приняла своего двоюродного дядю и вела себя с ним как если бы росла у него не глазах, знала его всю жизнь. Она похожа на мать, и Сириуса это радует.

Как только собрание начинается, она замирает на стуле и старается сидеть спокойно. Быть серьезной. По крайней мере, её воспринимают всерьез – несмотря на молодость, она умная девочка.

Девочка.

Я жду, когда это пройдет – это мучительно прекрасное чувство нежности к ней. Прекрасное – потому что нежность не может быть другой. Мучительное – потому что я не имею на него права.

Перед тем как уйти, она всегда оборачивается и смотрит через плечо.

Смотрит мне в глаза.

Чтобы я запомнил, какой она была в это день – и помнил до дня следующего.

Которым я всегда начинаю жить, как только за ней закрывается дверь.