Саммари: альтернативный «Сундук мертвеца», в котором нет сундука, но полно мертвецов. Элизабет Суонн так долго и горячо искала лекарство от скуки, и наконец-то нашла его.

Вступительное слово от автора: это не дарк, то есть не драма и не депрессия. Это попытка написать в духе «Баек из склепа», и, в модифицированном виде, я даже сперла оттуда одну фразу.

Я фанатка Бекетта и Норрингтона (и злого Барбосы, но увы – в третьей части его резко сделали добрым). Поэтому, как фанатка Норрингтона, я должна за него отомстить. Он, добрая душа, конечно, давно простил всех этих гадов, но я, как фанатка Бекетта, НЕ ПРОЩУ. Это моя сладкая, сладкая, сладкая, сладкая месть…………

Посвящается Норрингтону. За всего мучения. Так же посвящается неизбывному мэрисьюизму Элизабет Суонн. Чья она МэриСью...? Сценаристов? Вряд ли. Но отвратной сути это не меняет.

Дарю на ДР Джекки Ласточке)))

*****
В сегодняшней страшилке, дорогие детки, будет много подлого предательства, отвратительной жадности, омерзительного насилия и извращенного секса. Ее лучше смотреть вместе с родителями. Поэтому пошлите родителей в задницу, чтобы мы могли хорошенько поразвлечься, ХА-ХА-ХА-ХА-ХА!!!

(Хранитель Склепа, «Байки из Склепа»)
*****

Меня звали Элизабет Суонн. Я была Той Самой почти двадцать лет, не дотянула какой-нибудь месяц до юбилея, но что все эти юбилеи и праздники…тина и болото. Я была губернаторской дочкой и самой красивой девушкой в округе, папочкиным бриллиантом, загадочным и недостижимым, - это была я. Теперь я маленький черный засушенный комок, но это не худшая из зол, ведь я нашла, что искала, хоть и великой ценой.

Кто-то ищет вечной жизни, кто-то удовольствий, доселе неведомых, кто-то опасностей, кто-то хочет много денег, - их кому-то вечно не хватает. Кто-то хочет справедливости, кто-то хочет мести, кто-то хочет удивительной любовной истории, а я хотела всего сразу, или ничего из перечисленного - мне ведь было все равно, как это будет, и что это будет, я просто искала лекарство от скуки.

Лицо моё черно, сморщено и засижено мухами, но мне удалось то, что вам не удастся никогда. Найдите в себе сил позавидовать мне.

Я скучала всю жизнь. Сначала я была маленькой девочкой с большой скукой в сердце. Потом я выросла, тело мое развилось, и скука моя выросла, и все наполнила собой. Потом красивый, честный и храбрый мужчина сделал мне предложение руки и сердца, которое я приняла, но потом передумала, потому что вступить с ним в брак было скучным поступком, - меня ждала скучная, долгая и счастливая жизнь. Глядя на него, любая скажет, что ему невозможно отказать, и наглость плевать в глаза своей удаче, обманывая такого мужчину. Мне жаль его. Он правда был отличным парнем. Говорят, с тех пор его жизнь пошла под откос. Я этого не планировала и не желала ему зла. Что мне теперь, - плакать из-за этого?

Потом я приняла другое предложение, - от кузнеца, - не знаю, почему все почти удалось, и даже большая часть местного общества, - лучшая его часть, - не отклонили приглашения на наше мезальянсное бракосочетание. Я думаю, тому причиной было влияние отца, который дал свое благословение из слепой и бесконечной любви ко мне, и все сделал, чтобы свадьба была похожа на нормальную, но теперь это все кажется мне таким далеким, пустым и скучным, что скверно даже говорить об этом. Я любила Уилла. Хотелось бы мне стать женой кузнеца.

Скука закончилась тогда, когда лорд Бекетт, спустив с плеч кожаный плащ, повернулся к нам лицом.

Нет, чуть позже. Она закончилась, когда он произнес:

- О, какая незадача, - промашка вышла. Арестуйте ее!

Двое офицеров, схватили меня за руки и вывернули запястья. Это было больно, но терпимо. Я тогда подумала, - какой у него странный голос, у лорда Бекетта, высокий и мелодичный, странный взгляд, - скользящий и цепкий, раздраженный, как будто он видит больше, чем хочет, больше, чем ему нужно, и это выводит его из себя. И это чертовски его злит. И он чертовски не любит всех нас. Мы ему не нравимся, - и я тоже. У него был трудный день, но он ничего не может поделать со всем этим. На мгновение мне даже показалось, что он скучает так же мучительно, как я. Что скука так же испытывает его волю и долгое терпение.

Он был жестокий и черствый человек, с нутром мстительной и жадной скотины, с нутром свинопаса под налётом обрывками усвоенных где-то манер. Он был бы похож на комедианта, на дерьмо в шелковых чулках, если бы не был так опасен.

Он не был дворянином по рождению, и вел себя как лавочник, нахватавшийся «этих дворянских штучек». Мой бедный Уилл восхищался им за это, - вот, думал Уилл, вот, наконец-то, я вижу перед собой истинного джентльмена. Вот так он подносит чашку ко рту, вот так аккуратно кладет себе сахар, вот так поправляет парик, вот так расписывается, с трудом, а Уиллу казалось, - с величием и изысканностью.

Я не могу подобрать подходящих слов, чтобы объяснить, почему всё вышло так, как вышло. Такова моя натура. Может быть, это даже не я, а скука у меня внутри так распорядилась, ведь скука – заразная, неизлечимая и тяжелая болезнь. Скука захватывает твои душу и голову, глаза и сердце, управляет твоим слабым телом и внушает чувства.

Скука захотела, чтобы я влюбилась в лорда Бекетта. Он был самым большим страхом из всех, что может вынести моя душа. Он был самым дурным, жестоким и холодным человеком из всех, кого я видела. Никто не мог вместить в себе столько наглости, дерзости и денег, сколько он вмещал в себе. Он был самой чистой и нарядной скотиной с дурными предками, он пах духами и пудрой и пил, не пьянея. У него были красивые руки и пустые светлые глаза. И он был не в силах скрыть чувство непреодолимой брезгливости, - не столько душевной, сколько телесной, - которое охватывало его при взгляде на меня.

Его отвращение сводило меня с ума. Я подумала, что нашла лекарство от скуки, - быть падшей, презираемой и гонимой, вот что никогда не скучно. Не скучно быть отвергнутой.

Мы виделись всего дважды. В первый раз он спустился ко мне в камеру. В камере было сухо, жарко, душно, темно и скучно. Там было небольшое зарешеченное окно наверху, - говорили, что это лучшая камера, что меня поместили в самую удобную и аккуратную, уступив мольбам моего несчастного старого отца. Это зарешеченное окошко было единственным источником света, если не считать пары факелов, тускло освещавших длинный каменный коридор. Эхо доносило до меня стук солдатских каблуков и скрип их новых блестящих сапог, их лающие грубые голоса и непроходимо скучные, однообразно грязные проклятья. Далекие двери темницы со скрипом открывались и закрывались, - я слышала их стоны, - и тогда свежий морской ветер с улицы врывался внутрь и недолго бродил по коридору опасным чахоточным сквозняком.

Я лежала на скамье на спине, глядя в темный потолок и, положив руку на живот, наслаждалась этой иллюзией, знакомой всем, - словно ваше сердце бьется в вашем желудке, и вы чувствуете, как оно трепещет внутри. Я ничего не слышала, и ни о чем не думала, пока, повернув голову, не обнаружила его на пороге своей камеры. Он не прислонялся и не желал присесть, чтобы не испачкать своей безупречно красивой одежды. Я не стала вставать ему навстречу. Я не была хозяйка в этой камере, а он был не в гостях.

- Почему вы смотрите на меня так, лорд Бекетт? – спросила я его, все так же лежа на скамье, и опустила руку себе на грудь, чувствуя, что мое дыхание участилось.

Лорд Бекетт молчал довольно долго, а затем, вздохнув, заговорил. Я не знаю с чем сравнить красоту его голоса, когда он смягчен слабым эхом и звучит в душной зловещей темноте.

- Хотите правду, мисс Суонн? – устало спросил он.

- Хочу, лорд Бекетт. Скажите мне правду.

- Правда в том, что я бы всех женщин, подобных вам, перевешал.

Он замолчал на секунду, а я закрыла глаза и улыбнулась, потому что его голос ласкал мой слух. Признаться, мне хотелось спать, - наверное потому, что в камере было душно и темно. Поэтому я улыбалась с закрытыми глазами, приготовившись слушать, как мужчина, которого я люблю, станет несправедливо и безжалостно порочить меня жестокими словами.

- Я бы вешал таких женщин, как вы, - повторил он. – Вы безнравственны. К тому же, посмотрите на себя, - вы совсем опустились, а ведь с вашего ареста не прошло еще и недели.

Он был прав, конечно, ведь он не может быть не прав. Я не мылась, хотя мне приносили ведро с водой, не расчесывала волосы, хотя мне позволили взять с собой гребень, я лежала, вытянув ноги, и мои щиколотки были открыты. Мне хотелось спать и не двигаться, прикрыв глаза и слушая его справедливые упреки.

- Вы действительно сказали правду, лорд Бекетт, - тихо произнесла я, не переставая мечтательно и глупо улыбаться. – Как ощущения?

- Похоже, вы не в состоянии обсуждать дела, - констатировал он. – Мы встретимся в следующий раз в моем кабинете. Но перед этим вы приведете себя в порядок и в надлежащий вид.

- А ни то…

- А ни то вас ПРИВЕДУТ в порядок и в надлежащий вид, - отрезал он.

«…чтобы вами весь кабинет не провонял», - означал его тон. Я открыла глаза и увидела его прежде, чем он вышел. Он так порочил и оскорблял меня, но в тот момент, погружаясь в тяжелый тюремный сон, одурманенная духотой и скукой, я подумала только, какой он удивительно красивый и удручающе чужой.

Уилл узнал о нас. Обо мне. Конечно, узнал, ведь он был в меня влюблен. Я теперь не вспомню точно, как. Может быть, его ввели в кабинет в тот момент, когда, поддавшись внезапному порыву, я обняла Бекетта за плечи и поцеловала в губы, и он видел, как Бекетт, не изменившись в лице, отстранился затем и вытер губы белоснежным платком. Может быть, он узнал, что я стояла перед Бекеттом на коленях и плакала, обнимая его сапоги, и что этот уродливый человек со шрамами из его окружения тянул меня за плечи, деликатно, но сильно, чтобы я отпустила сапоги лорда Бекетта, но я держалась крепко и прижималась заплаканным лицом к его коленям.

- Мисс Суонн умоляет пощадить ее! – крикнул Бекетт ворвавшемуся на шум караулу, пытаясь высвободиться. В первый раз с момента нашей встречи он был действительно растерян и нервничал. Но не мои чувства взволновали его, и не моя любовь, которая казалась ему лживой, абсурдной и просто смешной, а его собственное лицо. В момент, когда я умоляла его меня полюбить, он боялся стать посмешищем, боялся неясных и нелестных слухов, и за это он волновал меня еще сильнее. – Мисс Суонн умоляет не вешать ее жениха! – выкрикнул он, замахав на караул руками и веля им убираться ко всем чертям. - Мисс Суонн, упокойтесь, никто никого не собирается вешать, - я это сказал так, для красного словца!

Караул удалился, с любопытством вытягивая шеи.

Может быть, Уилл видел все это, или слышал, что во сне я зову не его. А, может быть, он понял это просто так. Ничего не видел и не слышал, - просто посмотрел на меня, заглянул в глаза и понял, так ведь бывает с влюбленными.

Бекетт пригласил Уилла к себе в кабинет и долго беседовал с ним о Джеке Воробье и о компасе и о будущих временах.

- Позвольте мне увидеться с Элизабет перед отплытием, - попросил он, согласившись на сделку.

Уилл пришел ко мне, красивый, с глупым лицом и честными глазами, и я подумала, как это скверно, что я обманула его, и что я не смогу стать его женой, спать с ним и даже целовать его мне не хочется, потому что я узнала настоящую любовь.

Мне было все равно. Я не спросила себя «Как?», когда он открыл камеру будто бы своим ключом. Войдя внутрь, он заключил меня в объятия. Он стиснул ладоням мое лицо и долго целовал, жадно, неистово и преданно, похожий на щенка, а когда он отстранился, я увидела, что он плачет.

- Элизабет, - прошептал он. – Любимая моя, Элизабет, красавица…

Этот лепет, который так трогал и волновал меня раньше, в этот раз я почти не слушала. Я гладила его ладонь, а мыслями была далеко и не с ним.

- …моё сердце всегда было с тобой…

Как слабый шум ветра, еле слышный далекий рокот океана и тусклое тюремное эхо, его шепот запутывался в моей голове. Я закрыла глаза и кивала, кивала неустанно, крепче сжимая его ладонь, и вскоре заметила, что тоже плачу.

- …ты была бы счастлива, я бы ни в чем тебе не отказал и никогда бы не обидел…

Я все кивала, и мы отступали к скамье.

- …я не знаю, как проживу без тебя, ты смысл всего…

Затем он запустил руку в мои волосы, неожиданно крепко сжал кулак и дернул вниз, запрокинув мою голову.

- Что ты с нами сделала? – спросил он, неожиданно перестав проливать слезы.

- Уилл, мне больно…

- Что ты с нами сделала, Элизабет? – страшно и горячо говорил он. – В кого превратила меня любовь к тебе…

Все произошедшее дальше – лишь краткий миг, строка в той истории, которую я рассказываю.

Уилл ударил меня, и я упала на колени. Не выпуская моих волос, он с размаху опустил меня лицом на деревянную скамью, выхватил из-за пояса небольшой топор и обрушил его удар на мою шею.

Я умерла.

После этого, поскольку топор был небольшой, Уилл ударил еще несколько раз, чтобы отсечь мою голову от моего тела окончательно. Когда голова повисла на тонком лоскутке кожи, Уилл вынул из голенища сапога нож и перерезал его.

Затем он взял мою отсеченную голову, сжал ладонями мое лицо, как сжимал его всего пять минут назад, живое, и запечатлел последний поцелуй на моих мертвых губах.

Уилл бежал. Как всякий беглец, он оказался на Тортуге, но, в отличие от других, отправился туда сразу же, и задержался, поджидая смерть.

Здесь он встретил того человека, о котором мне хотелось сказать в самом начале, но о котором я скажу только теперь. Капитан Джек Воробей. Парень, который ни за что не хочет платить. Парень, который еще может удивить. Парень, которому удалось обмануть саму Скуку.

- Проклятье! – воскликнул Джек, увидев Уилла за столом в трактире. – Знакомое лицо!

- Да, - мрачно ответил Уилл. Он еле ворочал языком, хотя пил, не пьянея, и смотрел перед собой остекленевшим взглядом. – Я здесь, Джек.

Джек подошел поближе.

- Я не о тебе, - буркнул он, отмахнувшись. – Я о ней! – и Джек, отшатнувшись, как от проказы, указал пальцем на мою отсеченную голову, которая лежала здесь же, на столе, и была почти свежа, поскольку все эти дни хранилась в холодном трюме. – Это…, - Джек наклонился к моей голове и принюхался, - …Элизабет…?

Уилл горько усмехнулся и налил себе в стакан еще рому.

- Это Элизабет, - повторил он.

Джек выпрямился и поморщился. Несколько секунд он перекатывался с носков на пятки и разводил руками, словно пытался вспорхнуть.

- Но кто…, - начал он, выразительно поведя бровями. Он был немного пьян и бормотал неразборчиво. – Кто тот…негодяй, который посмел так ее обидеть, Уилли?! – к концу фразы его бормотание переросло в возмущенное восклицание. – И где в это время был ты?!

Уилл осушил до дна свой стакан.

- Это сделал я, Джек, - ответил он. – Я отрубил Элизабет голову.

Сколько раз он сказал это себе за те дни, которые провел в трюме попутного корабля с моей отсеченной мертвой головой на коленях. Теперь эти слова давались ему легко.

- О.

Джек отодвинул стул и сел за стол Уилла. Он взял его ром и быстро отпил из горлышка. Его рука при этом едва заметно дрожала и была влажной.

- Давно пора, - хрипло пробормотал он затем, подавшись вперед. Уилл усмехнулся. – Признаюсь честно, Уилли…, - начал Джек, но сбился, и отпил еще рому. – Признаюсь честно, Уилли, я жалел, что не я был ее женихом. Она бы понравилась моей матери, - Джек посмотрел на мою голову, фыркнул и отвернулся. – Они очень похожи. Две женские судьбы…, - задумчиво протянул Джек, заглядывая в бутылку. – Судьбы двух женщин…, - Джек вздохнул, - …схожи.

В этот момент в трактир вошел капитан Кид с тремя своими офицерами. Проходя мимо стола, за которым сидели Джек и Уилл, капитан Кид бросил усталый жестокий взгляд на мою отрубленную голову, и сказал, повернувшись к своим офицерам:

- Нынче пошел лихой народ, - тащат в трактир всякое дерьмо.

Уилл с грохотом опустил на стол свою кружку, и она разбилась надвое.

Уилл отодвинул свой стул, поднялся на ноги и выдернул из столешницы нож для резки мяса, который хозяин подал ему к куску жареной свинины.

- ЕЕ. ЗВАЛИ. ЭЛИЗАБЕТ, - процедил Уилл.

- Что, черт возьми? – раздраженно переспросил капитан Кид, обернувшись.

- ЕЕ. ЗВАЛИ. ЭЛИЗАБЕТ! – громче повторил Уилл по слогам.

Мистер Кид замер на секунду, а затем расхохотался. Его офицеры расхохотались вслед за ним.

- На кой ляд мне ее имя, парень? – весело воскликнул мистер Кид, хлопнув себя по ляжкам. – Просто убери башку со стола, - не порти нашим братьям аппетит!

- Ее звали Элизабет, - отчеканил Уилл, вращая безумными глазами.

- КОГО?! – ухахатываясь, спросил один из офицеров мистера Кида.

- Отрезанную башку, мистер Прайс, – хохотнув, ответил мистер Кид. – Эта отхреначенная голова была когда-то Элизабет.

- Ну что ж, достойный конец, - промямлил задумчивый седой моряк за соседним столом, покуривая трубку. – Покойся с миром, Элизабет. Твоя башка на этом столе, а душа твоя уже далеко.

Свет померк перед Уиллом. Сжав в руке кухонный нож для резки мяса, он резко развернулся и судорожно вдохнул, - последний раз в своей жизни.

- ЕЕ ЗВАЛИ ЭЛИЗАБЕТ!!! – крикнул он, и бросился с ножом на мистера Кида.

Мистер Кид был сильный мужчина, он был трезв и закалён в боях. Он отскочил на шаг назад, застигнутый врасплох внезапной атакой, выхватил из-за пояса пистолет и спустил курок.

Грянул выстрел. От неожиданности хозяин трактира выронил глиняный кувшин, который нес, все вздрогнули и обернулись.

- Черт побери…, - прошептал Джек Воробей, и поднял руки со стола, забрызганного кровью и мозгами Уилла. Он уставился на свои пальцы. На столешнице остались отпечатки его ладоней, - два чистых следа в кроваво-белом месиве. – Уильям! – воскликнул Джек, поднимаясь на ноги, и перегнулся через стол. Уилл лежал на полу. Его голова, похожая на кашу, свесилась со ступеньки, и кровавая жижа, вытекающая из нее, начала медленно заливать лестницу.

- Это ваш человек, капитан Воробей? – спросил капитан Кид.

Джек пару секунд в отупении смотрел на труп Уилла с головой, разнесенной пулей на куски, а затем с трудом раскрыл изрядно пересохший рот.

- Мой, капитан Кид.

Мистер Кид пожал плечами.

- Вы видели, сэр, в том нет моей вины, - произнес он. – Скажите, сколько я должен вам за него. Завтра же утром деньги доставят на ваш корабль.

Джек Воробей, не глядя, протянул чуть дрожащую руку, схватил со стола бутылку рома, забрызганную Уиллом, и сделал несколько глотков, испачкав губы в крови.

Джек пришел в себя.

- Сто песо, - выдохнул он. Затем он набрал в грудь побольше воздуха. – Сто песо, сэр, тысяча чертей! – рявкнул он. – Его звали Уильям Тернер - это был мой лучший офицер!

- Мало же вы просите за лучшего офицера, - вставил мистер Кид.

- Жадность – грех! – гаркнул Джек. Затем, взмахнув руками, он продолжил. – Я беру так мало, потому что это пустая формальность. Дружба этого человека была для меня бесценна!

Капитан Кид, пожав плечами, снял с пояса кошелек и протянул его Джеку.

- Возьмите, мистер Воробей, - сказал он. – Возьмите сто песо выкупа за вашего парня и не держите на меня зла.

Подумав, мистер Кид добавил.

- И утрите ваши губы, сэр. Вы вымазались в мозгах несчастного.

Так мой Уилл последовал за мной. На этом череда смертей пока закончится. Но не закончится эта история.

Она закончится, когда я скажу, как моя голова оказалась здесь, в этой хижине, почему она черна и тверда.

Джек Воробей взял мою голову и сто песо капитана Кида и вышел из трактира, отдав Уиллу честь и попрощавшись с его бездыханным телом. У него как всегда не было ни корабля, ни команды, да Джек в них и не нуждался. В тот момент Джек нуждался только в одном, и за этим он отправился в Дельту Реки.

Он вошел в страшную, мрачную хижину той женщины, пройдя мимо деревянных кольев, на которые были насажены головы врагов ее народа, пройдя под пристальными взглядами черных глаз, которые наблюдали за ним из кустов.

Он вошел и, увидев ее, всегда невозмутимый, едва заметно побледнел под многолетним загаром. Его глаза вспыхнули, а дыхание участилось, хотя он чувствовал страх, и это был тот редкий случай, когда он действительно до дрожи в коленях боялся своей собственной дерзости.

- …и он снова, и снова, и снова возвращается сюда, - протянул насмешливый женский голос. Раздался тихий смех.

Джек не ответил, склонив голову, - он смотрел на нее исподлобья, не моргая.

- Когда ты смотришь так, ты похож на своего отца, - произнесла та ужасная женщина с черными зубами, черной кожей, черными волосами и пылающими черными глазами, горящими как угли в душной полутьме ее хижины.

- От отца у меня только страсть к чужим деньгам, - тихо ответил Джек Воробей, и его губы растянулись в загадочную улыбку. – И к чужим женщинам.

Она подняла свою тонкую изящную руку, испещренную татуировками и мелкими, но страшными шрамами, и пальцем поманила его к себе. Подойдя, Джек Воробей опустился перед ней на колени и заглянул снизу вверх в ее лицо, бесстрашно и дерзко. Он улыбался, и улыбался шире с каждой секундой.

Она склонилась к нему и провела пальцем по его губам.

- Я не чужая женщина, потому что я ничья женщина, - процедила она, обнажая в улыбке ряд ровных, но черных зубов. – И ты скажешь мне, зачем пришел.

Джек Воробей шумно выдохнул. Его глаза лихорадочно блестели, а на щеках проступил румянец.

- Ты обласкала меня один раз, Тиа Далма, - шепотом произнес он, прижимая к губам ее пальчик. – Обласкай еще.

Та женщина приподняла его голову за подбородок и заглянула прямо в глаза, близко-близко, потому что только Джек Воробей, единственный из всех, как бы страшно ему не было, любил смотреть в ее ужасные, бездонные и черные, как дно ямы, глаза. Больше всего на свете, как некоторые любят заглядывать в глаза смерти. Заглядывая в глаза Тиа Далмы, он видел дно глубокого колодца, который привык считать своей душой.

- Ты знаешь, что я беру плату за свою любовь, - сказала она.

- Я знаю, что ты берешь плату за свою любовь, - ответил он.

- Только глупые белые женщины из чужих стран считают плохим брать плату за свою любовь, - продолжила она.

- Я принес тебе плату за твою любовь.

С этими словами, он развязал небольшой мешок, который принес с собой, и вынул оттуда мою отсеченную голову.

Тиа Далма провела рукой по моим волосам, и ее губы растянулись в довольную улыбку. Она повернула свое лицо к Джеку Воробью, что стоял перед ней на коленях, и прикрыла на мгновение свои губительные глаза. Ладонью она сжала его подбородок, принимая плату за свою любовь.

Я всегда восхищалась Джеком Воробьем. Он безупречен. Ведь он находит, кажется, каждый день то, что я так искала.

Каждый день он находит лекарство от скуки.

*****

fin