Когда-нибудь она умрет. Может быть, это будет глупо и случайно – споткнется на лестнице, не заметит приближающуюся машину, перепутает лекарства. А, может быть, ее убьют. Точным выстрелом в сердце, и крови почти не будет, и она не успеет удивиться, задуматься, осознать. Она просто умрет.

Или ее будут пытать. Резать на кусочки, ножом, топором, пилой, и она будет еще жива, она будет захлебываться кровью, задыхаться, кричать и сопротивляться. А потом сдастся, затихнет. И умрет.

Когда-нибудь она умрет. Когда-нибудь она будет мертвой. Когда-нибудь ее будут хоронить – в открытом или закрытом гробу, когда-нибудь Харрисон придет и положит букет белых цветов на ее надгробие, когда-нибудь Мередит осознает, что ее младшей сестры больше нет. Когда-нибудь ее семья соберется вместе, и на столе будет вино и виски, и они будут пить из высоких бокалов, обрывать лепестки белых хризантем и вспоминать ее. Вспоминать ее такой, какой она была.

Потому что тогда, когда-нибудь, про нее можно будет говорить только была. Не есть, а была.

Когда она умрет, он закроет ей глаза. Опустится на колени рядом с ее телом и закроет ей глаза. А потом уйдет, оставив дверь открытой. И кто-нибудь еще, кто-нибудь другой, найдет ее тело. И ее будут хоронить в гробу – открытом или закрытом; и он будет стоять в стороне ото всех, одетый в черное. А потом скажет – покойся с миром, Тру – и уйдет.

Когда-нибудь настанет ее черед.