I’m not the kind
To lay down and die
Gavin Rossdale – Adrenaline

...

Он чувствовал, как подсыхает кровь на лице, стягивая кожу. Затекшее тело немело – только там, где в него впивались веревки, все еще жила тупая, зудящая боль.

Ему не хотелось поднимать голову, не хотелось смотреть на них. Но нужно было. Нужно было, чтобы они увидели его. Чтобы где-то в глубинах их душ зашевелилось сомнение. И робкая вера в его слова.

Пока что они смотрели на него со страхом. Даже не смотрели – косились. Быстрый взгляд вбок – и сразу в сторону. Будто их ужалили. Будто вид его избитого, связанного, мог ужалить их.

«Глупо. Глупые, странные люди. Разве меня нужно сейчас бояться?»

…

- …и мы обязательно сходим с вами на пасеку в конце недели. Нужно помнить, дети: хоть наши пчелы и живут в ульях, построенных для них людьми, хоть они и производят мёд и воск для нас, для нашего блага – их нельзя выдрессировать. Они умные, трудолюбивые создания, и их нужно уважать. Хороший пасечник никогда не станет врываться в ульи, грубо отбирая у пчел плоды их тщательных трудов. В противном же случае… что произойдет в противном случае, Бен?

Оливия смотрит на него ласково, но выжидательно. К ней Бен всегда испытывал чувства, смутно похожие на сыновью любовь.

Смутно. Она никогда не была, и никогда не будет его матерью. Как и Гораций никогда не будет его отцом.

- Бен?

- В противном случае… пчелы начнут жалить.

- Верно. Жалить.

В голосе Оливии теперь звучат стальные нотки. Она обводит глазами класс, и Бен думает, что никогда не забудет этот неожиданно жесткий взгляд. И эти слова.

- Жалить, - повторяет учительница. – И они будут иметь на это полное право

…

Сейчас ему нужно думать только о спасении, но не о спасении, каким его представляет себе эта горстка несчастных. Если уж на то пошло, ему придется спасать и их тоже.

Вот как все повернулось. «Забавно, да?» помнится, спросил он у Джека в Гидре.

А через два дня – Рождество.

…

Гудвин балансирует на стремянке возле входной двери, приколачивая к притолоке омелу, что-то кричит Тому, который чинит поливалку в соседнем дворе, и громко хохочет. От него явственно пахнет виски.

- Гудвин, ты что, с утра уже надрызгался? – изумляется Бен.

- Старик, оставь свои ежегодные попытки восстановить дисциплину на Рождественской неделе, - парирует Гудвин, скалясь. – В отношении меня, хотя бы – оставь, а?

- Ты свалишься со стремянки, свернешь себе шею, а мне потом успокаивать кучу рыдающих баб, - замечает Бен, пожимая плечами.

- Куча рыдающих баб? На моих похоронах? Жаль, я этого уже не увижу…. Бл*дь! – он таки заехал молотком по руке. Собственно, этот факт не слишком его расстроил.

- Итан сегодня принимает на дому, - меланхолично говорит Бен. – По случаю всеобщего предрождественского всплеска деятельности.

…

Он знает, что, с минуты на минуту, всеобщее ликование начнет таять, покрываться рябью и паутиной мелких трещин. Он знает: они уже чувствуют неладное. И все решают минуты.

Он видит, как Джек медленно опускает рацию и смотрит на Клер, не в силах произнести ни слова, и видит, как Клер медленно подносит руку ко рту. Как она бьется в рыданиях секунду спустя, и как плачут люди. Слышит имя «Чарли» и вглядывается в лица. На них – растерянность и страх.

Пока еще они винят во всем его. И «Других».

А еще он думает о том, что все, кого он отправил на пляж – теперь уже точно – мертвы.

…

Том возвышается над столом со стаканом в руке – он всегда пьет из стаканов, презирая бокалы. Даже по праздникам.

- Я хреново пою, признаться честно, поэтому рождественских гимнов от меня вы не дождетесь. Так или иначе – с Рождеством!

- С Рождеством! – отзывается хор голосов.

Дэнни что-то шепчет Колин на ухо, она смеется в ладонь, как новобрачная на собственной свадьбе. Гудвин щупает под столом Грету за коленки. Итан умиленно наблюдает за тем, как Нел, находящаяся на четвертой неделе беременности, накладывает себе в тарелку больше фруктов и смущенно говорит: «Витамины же…».

Это – их последнее Счастливое Рождество.

…

Эти воспоминания – очень живые. И, да, они болезненные.

Но они необходимы.

Хочется по-детски сказать – «Лечь и умереть? Не дождетесь!».

Но он не будет говорить. Он будет действовать.

…

Он каждые три года – примерно – вешает её новую фотографию в рамке у себя в кабинете. И ему кажется: чем больше фотографий, тем дальше от него дочь.

Он ударил её только раз в жизни. Когда она заявила, что все равно, все равно, все равно уйдет с Карлом, сбежит, а он, никогда её не остановит, никогда… тут он дал ей пощечину. Боже, что она устроила тогда!

«Прости, Бен, но ты упустил момент»,- сухо и безжалостно сказала на это Беа.

А он мог бы ответить, что больше всего на свете не хотел, чтобы у его дочери было такое же детство, как у него. Детство, наполненное запахом пива, перегара, грязных носков. Детство с отцом, который никогда не помнит твой день рождения. С отцом, которому на тебя наплевать. С отцом, который считает, что ты убил родную мать.

…

- Я не дам им тебя убить.

Он не сразу поднял глаза. Сначала вслушивался в голос – голос своей дочери. Полный дрожащих истерических ноток. И ощутил сразу столько всего – жалость, презрение, почти отвращение, злость, обиду и тонкий, острый толчок в сердце.

«Она моя дочь, и я все еще её люблю».

- Ты могла бы подумать об этом раньше, - он усмехнулся разбитым ртом.

- Бен….

- Ты же хотела, чтобы я сдох.

Она стоит.

- Все равно нам всем конец, Алекс, так что прекращай это запоздалое… геройство.

Она поспешно отходит – будто этого и ждала. Поверила его словам.

Надо было верить раньше.

Сейчас же…

Сейчас он намерен защитить Остров.

Сейчас он намерен выжить.

В его рукавах еще найдутся козыри.

В его шляпе еще найдутся кролики.

Умирать еще рано.

«Еще не время, Бенджамин».

...

end

...