Спасибо моей капустке за название и вообще за вдохновение

[не дайте вашей совести остановить вас]
Малатеста, «Чистота крови»

Есть поступки, - из них складывается лестница, по которой вы поднимаетесь или, наоборот, спускаетесь к взрослой жизни. Это зависит от того, из каких поступков вы сложите свою на пути к взрослению.

Анхелика Алькесар слетела к взрослой жизни кубарем вниз. Она открыла сезон в одиннадцать, - начала свою личную череду предательств и злодейств, - и, разогнавшись, не остановилась до самого конца, с каждым годом набирая обороты. Любая попытка свернуть с этого пути сделала бы Анхелику чем-то ничтожным и гадким, как дерьмо под сапогом, но она не сделала этой ошибки, ни разу не дав своей совести остановить себя.

Однажды, на пути к взрослой жизни, Анхелика столкнулась со страхом, который нельзя назвать иначе чем «бабий», и который с трудом могла выдержать ее душа. Мужчинам не понять. У женщин есть особый страх, который дается им от рождения, вместе со способностью вынашивать детей, и живет в их сердце всю жизнь. Он отравляет их ум, делая их глупыми, мелочными и поверхностными, заглушает их совесть, делая их двуличными и продажными, лишает их жалости.

Так сложилась жизнь Анхелики, что весь этот страх вмещал в себе один человек. Долгие годы он посещал дом ее дяди, обитая там на правах кровопийцы – бесшумной летучей мыши, живущей на чердаке. Он ходил весь в черном, как таракан, и за глаза, в разговоре со слугами, звал Анхелику «ссыкухой» и «соплячкой», а у нее ни разу не хватило мужества обнаружить себя и потребовать извинений.

Этот страх Анхелика, как ни старалась, так и не смогла до конца вытравить из своей души. Тогда она решила его полюбить. Хотя бы попробовать. Почаще смотреть ему в глаза, чтобы научиться находить в нем удовольствие.

С этой мыслью она однажды вышла из тени глубокой ниши, в которой подслушивала дядины разговоры, и заговорила с ним впервые без свидетелей, один на один в пустом коридоре. Ей было пятнадцать. Она специально подошла поближе и запрокинула голову, чтобы смотреть ему прямо в лицо. Он был страшен, как черт, потому что за оспинами и шрамами едва угадывались его черты, но на него хотелось смотреть, как на дно глубокого колодца.

Она говорила, что не знает его расценок, хотя ей уже пришла пора узнать.

- Ведь у меня стали появляться враги, - сказала она.

Она сняла с пояса тугой кошелек, полный денег, и потребовала, чтобы он отомстил одному человеку, оскорбившему ее низкими предложениями, потому что у нее нет ни отца, ни братьев, ни мужа, и кроме него вступиться за ее честь некому. Свое решительное требование она закончила словами «Прошу вас», прозвучавшими не очень твердо, и отвернулась, не выдержав неподвижного взгляда, устремленного на нее.

- Да за такие деньги, - все, что угодно, сеньора, - просто ответил Малатеста, пряча кошелек под колет. – Могу сначала отхлестать его по лицу вашей перчаткой. Могу надеть всё белое.

- Наденьте мои цвета, - отшутилась Анхелика, не решаясь обернуться.

- Какие? – на полном серьезе спросил Малатеста, и Анхелика могла поклясться, что у него в глазах в тот момент был блеск всех восьмидесяти эскудо, в которые она оценила свою честь.

- Идите к черту.

Не оборачиваясь, она быстро ушла по коридору со смешанным чувством одержанной победы и сокрушительного поражения. Как женщине, хоть и маленькой, ей хотелось надеяться, что ее красота тоже что-нибудь значит. Ей хотелось, но она не могла.

Той же ночью она сидела в экипаже в начале темного узкого переулка, в котором вершатся такие дела, потому что чувствовала ответственность за каждое свое злодейство и необходимость довести его до конца.

Она сказала Малатесте, что работы ему – на пять минут. Он ответил, что ему всегда работы на пять минут. Она сказала, что хочет присутствовать и все видеть. Он ответил, что ему все равно. Она поблагодарила. Он ответил, что ее честь – сокровище, раз стоит восемьдесят эскудо.

Она едва не обиделась.

В ту ночь она, отодвинув рукой занавеску, не сводила с него глаз и внутренне готовила себя к встрече с чужой смертью, вина за которую лежала на ней.

Малатеста стоял, прислонившись к стене и опустив голову, около десяти минут. Когда жертва появилась в переулке, он лениво, как будто с трудом, сделал несколько шагов ей навстречу. Сказал что-то, - Анхелика не слышала что. Она даже не видела, чтобы он говорил, потому что он стоял к ней спиной, но почему-то была уверена, - он что-то сказал.

Может быть:

- Добрый вечер, я ваша смерть.

Или:

- Сейчас я буду вас убивать.

Или что-нибудь еще. Он был разговорчивым. Он даже знал стихи и цитировал их при случае ее дяде, - особенно ему нравились стихи дона Франциско де Кеведо. Особенно посвященные Луису Гонгоре, в которых он поносил содомитов. Может быть, желая разозлить свою жертву, он продекламировал что-нибудь оскорбительно-матерное из Кеведо.

Может быть, ничего.

Свет единственного фонаря был дрожащим и тусклым. Анхелика подумала, как обидно и страшно умирать в одиночестве, когда тебя никто не видит, и когда ты даже собственные руки с трудом различаешь в слабом свете фонаря.

Тот человек выхватил шпагу и сделал выпад. Малатеста увернулся, сделав неторопливый шаг в сторону. Он схватил нападавшего за руку, быстро зашел ему за спину и всадил нож под лопатку.

Анхелика считала, беззвучно шевеля губами.

- Раз, два…

И все закончилось. Человек упал и больше не поднялся. Малатеста вынул нож из его спины, вытер его краем плаща и сунул за пояс. Перешагнув через труп, он направился к экипажу Анхелики. У него был вид человека, который много получил, не затратив никаких усилий.

- Сеньора, - кивнул он вместо приветствия. – Проверять будете?

Анхелика высунулась из окна экипажа.

- Что проверять?

- Что клиент мёртв.

Анхелика сглотнула, понадеявшись, что он не заметил этого в темноте.

- Нет. Я видела, как он упал. Думаю, так падают мертвецы.

Малатеста не двинулся с места, глядя на нее снизу вверх.

- Малатеста, - начала она, нагибаясь к нему и понижая голос. – Что вы мне ответите, если я скажу, что этот человек никогда меня не оскорблял? Я видела его всего один раз в жизни, и в тот раз мы не обмолвились ни единым словом.

Где-то в городе часы пробили два ночи. Малатеста засмеялся, - его смех напоминал змеиное шипение, а улыбка оказалась слишком красивой и белой для такого мерзкого лица, которое при свете дня из-за оспин казалось пятнистым, а ночью отливало мертвенной синевой.

- Повзрослейте, сеньора, - ответил он, оправляя черную бороду. – Откройте глаза.

Он коснулся своей шляпы, собираясь распрощаться.

- Я вас приветствую, - сказал он.

Анхелика протянула руку и коснулась его лица. Медленно провела пальцем от виска до подбородка, силясь угадать за бардовыми шрамами и бледными оспинами прежние черты. У него были красивые большие глаза, которые ничего не выражали, и если только они действительно зеркало души, значит, в душе у него было так же темно и пусто, как в глазах. Анхелика пообещала себе, что когда-нибудь поймет, в чем тут дело, но не сегодня. Сегодня она поняла только одну вещь, - она испытывает страх перед возмездием и чувствует тяжесть бессмысленного, ничем не оправданного злодейства.

Он - нет.

- Вы великолепны, - тихо произнесла она, не в силах оторвать взгляд от его лица.

Маски абсолютной безжалостности.

====
tbc...?