…

– Значит, никогда? – говорит она. Не спрашивает – говорит. И отворачивается. Встает в позу и поворачивается ко мне спиной.

Когда-то и я так поворачивалась. Гордая. Не такая, как все, не как другие. Я говорила – никогда, и верила в свое никогда. И вот оно, рассыпалось. Разлетелось в клочья без моего участия.

Теперь она может встать в позу и назвать меня позершей. И, бля, она будет не права. Ну, разве что отчасти.

Зря я это никогда затевала.

…

Мы сталкиваемся в коридоре.

Кто-то толкает меня в спину, и я налетаю на него, цепляюсь, чтобы не упасть. Кто-то за спиной мерзко хохочет, и этот кто-то не один. Их много. Им нравится.

– Смотри, - бурчит он. Пьян и не в духе – истинный Риггинс. Если уж о том, кто тут позер – то вот он. Не я. Или не только я.

– Смотрю, - огрызаюсь я.

Обхожу его справа и иду дальше.

Они теперь действительно смеются.

…

Избегание и обхождение стороной. Моя любимая тактика. Работает. Обычно.

Не сейчас.

Неделя, а новость еще не устарела. Неделя, а ее все еще рвут в клочья, отдирают от нее кусок посочнее и смакуют. Тайра спала с Тимом. Нет, не так. Тим ебал Тайру. Так правильнее. Не потому, что так оно и было, а потому, что так они говорят.

Было первое. И то случайно.

…

Пятница. Предвкушение свободы щекочет нервы, предвкушение теплой ванны и пушистого халата, поп-корна и телевизора. В пятницу вечером город мертв. В пятницу вечером город мой. А стадион – их.

И еще – глупо и наивно – я надеюсь, что случится что-то, что перекроет всю эту историю. Что-нибудь.

Но случается не это. Случается Риггинс.

…

– Эй, - он выдергивает меня из встречного потока, втягивает в кабинет. Стеклянные оконца в дверях, за ними глаза.

Очередная порция для них.

И я взрываюсь.

– Какого? – выкрикиваю я. Риторический вопрос. Мне не нужен ответ. Наверное.

Я вырываюсь и иду к двери. Но он быстрее. За его спиной – оконце, и в нем мелькает Гэррити. Довольная Гэррити, странная, сытая улыбка на ее губах. А потом он загораживает собой окно. И я вижу только его.

– Подожди, - говорит он. И, вдруг, ухмыляется. – Чего это ты бесишься?

– Потому что ты херь несешь. Потому что все это – херь, и бред, и вымысел. Что я спала с тобой, знаешь ли. Бред.

Он тихо смеется. Нехороший смех. Странный.

Я никогда раньше не слышала, как он смеется. Теперь слышу, и мне это не нравится.

– Нет.

– Чего нет?

– Не бред.

Я пытаюсь обойти его. Он движется вместе со мной – я вправо, он вправо. Я влево, он влево.

– Я не… ты не…, - не знаю, как сказать. Одно – слишком мягко, другое – слишком грубо.

Он вдруг отступает в сторону, сам. Проход, впереди дверь. Я смотрю на дверь, на выход, и хочу уйти. Прямо сейчас уйти, подальше.

Но я уже увязла. Липкое и вязкое, прилипающее. Любопытство. Начало и конец всего.

Я медлю.

– … трахал тебя, - заканчивает он. – Пока. Но спал с тобой.

Мне не нравится пока.

Он протягивает руку. Почти касается меня.

И тут я отлипаю. Шарахаюсь в сторону. Хлопаю дверью за спиной.

…

К черту логику. Нет тут логики. Не знаю, чего тут есть. Химия, магия, глупость. Но что-то в его голосе, какая-то странная настойчивость, чуть шероховатая, царапающая. Притягивает.

Но больно.

…

Я так и не спросила, чего он от меня хотел.

…

Ester, рада, что ты перестала быть молчаливым наблюдателем оно, конечно, хорошо, но общение - куда лучше.

спасибо

а старую куда - на свалку?
и вапче - в чем новая-то?

Renna, мне нравится, как она тебя имеет. очень

нет, старая мне тоже нравилась. она просто была другая. другой стиль, другое настроение. даже если сравнить твои первые фички по фнл и эти.

…

У нас новая игра – прикоснись.

С меня уже отпечатки собирать можно. Меня можно притащить в участок как ходячую улику – виновен, виновна. Меня можно покрыть белой пудрой и оклеить липкой лентой, чтобы следы стереть. И их много будет. Везде.

…

Это не случайно.

Нет, это не те прикосновения, когда карандаш передаешь. Или когда в коридоре сталкиваешься. Это не случайно, не просто так, не невинно. Это его чертов план. Это его тот самый ебаный план, чтобы довести меня. До чего – не знаю. Но довести. Дотолкать. Дотянуть. Чтобы закончить чем-то.

И кто бы знал – чем.

…

Мы сталкиваемся в коридоре. Нет, мы не сталкиваемся. Он специально идет так, чтобы задеть меня. Чтобы скользнуть рукой по моему бедру, зацепиться за край футболки. Чтобы два пальца скользнули под ремень джинсов, вниз. Неглубоко, чуть-чуть.

Но все равно.

Он цепляет меня. Крючки и зацепы, тонкие и острые. Он дразнит меня и играет со мной.

И скажите же мне, наконец, почему он играет со мной?

…

Раньше он – это был Джейсон. Раньше игрой был флирт. Но теперь, сейчас, третья неделя – тянется, и он – это уже Риггинс. Тим. И игра уже не та, ставки не те. Убей – или будь убитым. Как-то так.

Я не понимаю, как я так вляпалась. Где-то здесь была логика, объяснение. Где-то за матовым окошком в коридор, за закрытой дверью.

Мне снится жаркая темнота и серый рассвет. И роса на траве.

Я почти готова поверить в привороты и отвороты. Мой мозг вот-вот взорвется от напряжения. Это перебор. Он переигрывает.

…

В моих снах он меня имеет. Не только морально, не так, как в реальности – во снах он выебывает не только мой мозг.

Это дерзкие сны, яркие. Это жаркая темнота и сбившееся дыхание. Это то, о чем я не очень знаю, чего я не очень чувствовала – но это есть. Дикое.

Мы на том самом узком диване. Только теперь я внизу. Только теперь он раздвигает мои ноги, шире, и его пальцы скользят вглубь. Не на два пальца под ремень джинсов, нет. Ниже и глубже.

Черт побери, за одно только это видение я хочу его убить. Застрелить. Размазать его кровь по белым стенам.

Мне нужно перестать думать. Но я не могу.

…

Мы сталкиваемся у шкафчиков. Или нет – он ловит меня у шкафчиков. Он – спокойный и расчетливый, и я – взвинченная и напряженная.

Бля, да я дрожу. И так, что руки приходится в кулаки стискивать.

Он ухмыляется. Медленная ухмылка, долгая. Где вы, футбольные фанатки? Где вы, я отдамся за честь Пантер? Где тут хоть кто-нибудь еще, кроме меня, на кого он мог бы переключиться?

Но нет. Он не переключается. Он скользит рукой по моему бедру, вверх. Чуть стискивает. И отпускает. Проходит мимо, дальше. И совет дает напоследок.

– Расслабься.

…

Я замираю.

А мир не замирает, нет. Мир несется мимо, быстрый и яркий, и смеется надо мной множеством голосов. Мир хочет засунуть мне мое же никогда обратно. Поглубже, подальше. И побольнее.

И эмиссар у него подходящий. Соответствующий.

…

Я никогда не буду спать с футболистами.

Не буду – они будут меня ебать.

…

Полсекунды, спасибо, с удовольствием присоединюсь

P.S. А кто такая Маккаферти?

в каноне я до последнего боялась, как бы не было Тайра/Лэндри. я бы этого не пережила. это убило бы всю мою Тайру. и всю симпатию к ней, соответственно.

зы: Megan McCafferty, автор моего последнего книжного увлечения, серии Sloppy Firsts, Second Helpings, Charmed Thirds и Fourth Comings.
я готова продать душу хотя бы за треть ее таланта.

…

Сегодня, завтра или на следующей неделе – но это будет. Это случится. Я отдамся. Я проиграю.

И этого мало. Отдаться и проиграть – мало.

Раньше я была гордая. Гордость – это основа. Гордость, это то, что заставляет держать спину прямо, а подбородок высоко. Гордость это то, что можно порезать на кусочки и слепить из них табличку, повесить на грудь и гордиться. Потому что я – такая.

Сейчас ее нет, гордости. Сбежала куда-то, спряталась. Есть растерянная, запутавшаяся я, невнимательная. Вокруг столько всего, но меня вокруг нет, я зациклилась на том, что творится в моем больном сознании.

Скоро это случится. Счет идет на минуты, секунды и миллисекунды. Убывает, сводится к нулю.

…

Я не сама прихожу, нет.

Одно это и радует, неокончательная капитуляция. Маленькая лазейка на потом. Чтобы не ненавидеть себя слишком уж сильно.

В моих снах – там я не сама прихожу. Там неясно, кто к кому пришел. А в жизни я прихожу сама. Окончательно запутавшаяся.

…

Я не была у него дома. Я и рядом-то никогда не была, маленький город, но большие расстояния. Рядом и на другом конце. Одновременно.

Я прихожу к нему. Останавливаюсь на пороге, ищу звонок. Суббота вечер, сгущающаяся темнота, сумерки, теплая пыль и дверь впереди. Передо мной. И не знаю – что за ней будет.

Он открывает. Раньше, чем я успеваю позвонить. Смотрит на меня, и усмехается. Не улыбается – он никогда не улыбается. Не мне, во всяком случае. Мне он усмехается – довольно и чуть презрительно.

Бля, да я бы и сама себя презирала.

…

Я не захожу внутрь – он не пускает. Там, за порогом, его личное пространство, его территория, куда случайным пути нет. А я случайная. Очередная. Мне нравится повторять это про себя – это успокаивает. Щиплет и успокаивает.

Тупое, ноющее и монотонное меня успокаивает.

– Привет.

Он кивает. Я хочу сказать что-нибудь еще, что-нибудь банальное, какую-нибудь отговорку – но мы оба знаем, зачем я здесь. И я молчу. Я сдаюсь. Окончательно.

Он идет к машине, я за ним. Он хлопает дверцей со своей стороны, я медлю. У меня есть еще шанс, возможность. Пока есть. Или нет уже?

Я забираюсь внутрь.

…

Мы в поле, вокруг пусто. Пустая темнота впереди и вокруг. Он гасит фары. Его руки на моих бедрах. Мы перебираемся назад.

Тесно, темно и неудобно. Неловко. Стыдно даже.

Он трахает меня. Быстро, торопливо и немного грубо. Я по-другому все себе представляла. Сны по-другому это рисовали. Сны красивые, манящие. Реальность грубая и болезненная.

Боль сразу проявляется. Что-то впивается мне в спину – это больно. Его руки слишком грубые – это больно. И еще почему-то больно, но не так.

И если он поцелует меня – я его укушу. Вцеплюсь зубами в его язык, до крови прокушу. Если вдруг. Но он меня не целует – и не пытается. Шелк – не для него.

…

Я выбираюсь наружу.

Я жадно хватаю ртом воздух, уже почти холодный. Я дрожу – ноги дрожат, и тупая боль внизу живота не хочет проходить. Черт, да у меня даже кровь еще идет. Я ненавижу себя.

За то, что прогнулась, поддалась. Я слабая, в конце концов.

Он тоже выбирается наружу. В темноте его почти не видно – темный силуэт на фоне темной тьмы. Наверное, он ухмыляется. Наверное.

– Лезь обратно.

Я качаю головой.

– Я сама доберусь.

– Как знаешь.

И он уезжает. Даже не обернувшись напоследок. Красные огоньки исчезают вдали. Меркнут.

…

…

Ночь сменяет день. День сменяет ночь. Дни сливаются воедино, плавно. Проходят.

Я наблюдаю. Они меняются. Девушки. Блондинки, брюнетки. Влюбленные. Любопытные. Разные.

Только кончается все одинаково. Я не знаю, правда, где, но думаю, что там же. На том же заднем сиденье, в том же поле. И фары, наверное, погашены. Стандартный набор.

Я наблюдаю.

…

Мы встречаемся. Не так встречаемся, как другие. Просто встречаемся. Сталкиваемся в коридоре. В кафетерии. У шкафчиков.

Иногда встречаемся взглядами. И я отворачиваюсь, первая.

…

Я немногое о нем знаю.

Знаю, что мать у него умерла. Где-то здесь должно было бы проснуться сочувствие, но его нет. Мне плевать.

Я наблюдаю за ним. Не приглядываясь особенно, почти бессознательно. Просто смотрю, слушаю, запоминаю. Психологи твердят – первый запоминается. Не знаю. Не верю – не хочу верить. Они ведь еще говорят, что и первый ребенок будет похож на первого мужчину. А вот этого мне не надо.

Мы встречаемся. И отворачиваемся друг от друга. Словно не было ничего.

…

Он появляется у меня в кафе вечером. Заявляется как ни в чем не бывало, словно бы не было тех двух недель после, когда мы не замечали друг друга. И не разговаривали. Садится за крайний столик, у двери. И смотрит на меня.

Больше никого. Никого знакомого. Да и незнакомых-то тоже не густо. Мы почти одни.

Я подхожу.

– Чего тебе?

– Привет. Во-первых, - и ждет чего-то.

Я молчу. Бля, я просто не знаю, что ему сказать.

Что я могу сказать? Я знала, что так будет. Но все равно, все равно это неприятно. И нет, не неприятно. Это больно, бля. Это какая-то странная, фантомная боль. Я смотрю на него и вспоминаю, как мне было больно.

Хотя так уж и сильно было.

– Ты считаешь себя особенной? – вдруг спрашивает он. – Правда ведь, подруга? Особенная. Хорошо звучит, да? – он это зло как-то говорит. Не только зло, но и зло в том числе. А еще с издевкой.

Это приятно, наверное, сознавать, что ты выебал ту, что считала себя особенной.

– Нет.

– Да. Ты не признаешься только.

– Не лезь, - огрызаюсь я.

И хочу уйти. Но он за руку меня хватает.

Он пьян.

– Признай.

– Иди на хер, Тим. Проспись.

Он смеется. Ржет.

Я вырываюсь.

– И ты все еще считаешь себя особенной, - кричит он мне вслед.

Я ухожу в подсобку и хлопаю за собой дверью.

…

– Слушай, - я нагоняю его у шкафчиков. – Отъебись.

Утро, поздно и пусто, сейчас рядом никого, мы оба опаздываем. У него темные синяки под глазами, волосы спутались. Рубашка та же, что и вчера.

Господи, да скажите же мне, что все в нем находят? Все, что вы находите в Риггинсе?

– Ты чего? – хмыкает он. – Ударилась чем обо что?

– Оставь меня в покое, - повторяю я. – Мне не нужны твои полуночные откровения, знаешь ли.

Сложно сказать, чего я ожидала. Отчасти – и да, стыдно признаться – я ждала, что он скажет – нет. Как-нибудь. По-своему, как он обычно делает. У него нет четких «да» и четких «нет». Есть что-то между, что-то не совсем. Мимо.

Но он не говорит – нет. Даже так, неявно, не говорит. Он говорит другое.

– Хорошо.

…

"подруга" вернулась. мне нравится, как это звучит. я прямо вижу/слышу, как это звучит и как Тим это говорит. мне это безумно нравится.

в свете того, что я пересмотрела первые пару серий *а пилотку аж два раза* это все выглядит особенно свежо и потрясно))))

…

Все по-разному поступают. Кто-то обходит. Кто-то переступает. Кто-то прогибается. Кто-то замирает, останавливается.

А он проходит сквозь.

И это больно, сквозь. Это разрывает изнутри – кровавое месиво там, где прежде было гладко и цело. Это сквозная рана, выбитые стекла. Дыры.

И сквозь работает в обе стороны. В обе стороны больно. Только в одну – больнее.

…

Я смеюсь.

Мне говорят о Риггинсе, я смеюсь. Больной смех, наверное. Но смех.

Я вылечилась. Я могу гордо поднять голову и сказать, что я вылечилась. Что одноразовая ебля на заднем сиденье дала мне понять – я никогда не буду мечтать о нем. Я никогда не буду любить его. Мне плевать на него, и на его методы. И на его отношение ко мне и таким, как я. Это просто – сказать.

Но она хватает меня за руку и говорит. Злобно.

– Ты считаешь себя особенной, да?

Это его слова, ему они принадлежали в первый раз. А она, безымянная она, повторяет их.

А я отвечаю.

– Смотря с кем сравнивать.

И ухожу.

…

Разбитые стекла и кровь на лобовом стекле. Искореженный капот. Белый дым жмется к черной, влажной земле. Я останавливаюсь рядом. Хочу проехать мимо, но останавливаюсь рядом. Я помню эту машину, помню это заднее сиденье. Помню поле и погашенные огни. Помню другую кровь, свою.

Вечер, темно. Густой, жаркий воздух внутри, холодный – снаружи. Запотевшие стекла, мокрые.

Собирается гроза.

Я вытаскиваю его наружу. Он без сознания, на губах запеклась кровь. И на лбу кровь. Я вытаскиваю его наружу, царапаю руки об осколки стекол. Цепляюсь кофтой, слышу, как рвется ткань. Мне плевать.

Здесь сигнала нет. Вышки где-то там, позади остались. Здесь пусто, здесь ничего.

Я трясу его за плечи, пытаюсь разбудить. Шепчу что-то. Непонятное. Но не то, что должна была бы шептать, если бы мне было плевать. Но мне плевать. Я повторяю себе это, и мне это успокаивает.

…

Он усмехается. Прежде, чем открывает глаза. Запекшаяся корка крови на его губах трескается, и свежая кровь скапливается в этих трещинах.

– Подруга.

– Нет.

– Да, - он открывает глаза и смотрит прямо на меня. – Да. Ты.

Приборы пищат, мерно. Пульс, давление. Я не разбираюсь в этом, но, кажется, все в норме. Он живучий.

– Не успела удрать.

– Зачем мне удирать? – огрызаюсь я. – Я притащила тебя сюда, между прочим.

– Знаю. И что?

– Ничего. Отъебись.

Он смеется. Почти беззвучно.

– Уже, - и закрывает глаза, снова.

– Эй.
Как ты узнал, что это я?

Он не отвечает. Не реагирует на вопрос. Но я знаю – он слышал.

…

В коридоре я сталкиваюсь с Лайлой. Она одна, без Джейсона. Все с той же улыбкой, словно ничего не происходит.

Она смотрит на меня, и улыбка не сползает с ее губ, как обычно бывало. Она просто другой становится, нехорошей. Словно бы…

Словно бы сквозь – оно не просто сквозь было.

…

…

– Первая и последняя, - говорит он.

Мы сталкиваемся в дверях. Я отступаю назад, поспешно. Он усмехается.

– Особенная, - это дразнилка новая. Это мне вслед кричат. Это пишут на липких бумажках и лепят их повсюду, где я их точно замечу. Это уже не слово – это мое персональное проклятие.

Слишком часто я заявляла, что я другая. Слишком многие это слышали. Слишком многие – даже Тим.

Я понимаю. Наконец-то, только-только – понимаю.

…

Он хватает меня за руку, удерживает. А потом отпускает. Но я не ухожу, я замираю. Так оно и началось – зацепить и позволить соскользнуть, чтобы потом получить целиком и полностью.

– Пришла, чтобы сбежать? – фыркает он. И руки демонстративно держит ладонями вперед. Безоружен.

Ранена.

– Нет, - ложь. – Да.

– Эй, – он руку протягивает. Слегка касается моего подбородка. Почти нежно, знаете ли. – Ты чего?

Я вырываюсь.

– Будто тебе дело какое есть.

– А вдруг?

…

О нас говорят. Особенная Тайра и Тим. На нас ставки делают. Сколько раз еще он трахнет меня прежде, чем я ему наскучу.

Я говорю – ни одного.

А он просто молчит.

Мы опять встречаемся, в коридорах. Опять сталкиваемся – в дверях. Маленький город, короткий поводок. Не убежишь.

…

Он загоняет меня в угол.

У меня же дома, не вырваться. Мать пускает его, мать подмигивает мне из-за его плеча – возьми свой шанс, Тайра. Мать не знает – я не хочу вляпаться в то же, во что вляпывалась она.

– Я не…

– Дура, - беззлобно говорит он.

Я падаю на кровать. Мне плохо. Меня тошнит – от всего. Он стоит, прислонившись к двери, и смотрит на меня. А потом садится рядом. Притягивает меня к себе.

Запах пота и одеколона. И еще один, въевшийся – крови. Или не въевшийся – призрачный.

Я уступаю.

…

Все скатывается туда же. Все сводится к тому же. Все начинается и заканчивается так же. Больно и грубо.

Я зарываюсь лицом в подушку и беззвучно плачу. Один раз я могла перенести. Второй – уже нет. Это не просто больно. И не просто грубо. Это чуть больше.

Он встает, кровать жалобно скрипит. Она для одной меня была, моей была. Теперь уже нет.

– Сгинь, - невнятно шепчу я. – Не возвращайся.

Он доволен, наверное. Это так, как он любит – болезненно и с кровью. Так он любит. Так, я думаю, он любит.

Я жду, пока он уйдет. Я хочу, чтобы дверь хлопнула. Или тихо закрылась. Но закрылась.

Он не уходит.

…

Он поднимает меня, легко. Я не тяжелая для него. Он поворачивает мое лицо к себе, и по моим щекам текут слезы, все еще.

– Перестань.

Я плачу.

– Перестань. Прекрати, бля, - он злится. В его голосе злость, не беспокойство. Не нежность. Ничего такого. Он ебал меня, я плачу теперь – ему неприятно. Вот и все.

– Съебись. Пожалуйста.

Жалкое пожалуйста.

– Оставь меня в покое, Тим. Есть другие, они были бы рады.
Почему я?

– Все еще мнишь себя особенной, подруга? Тогда хватит выть.

Он обнимает меня. Гладит по спине. Скорее машинально, но это почти ласка. Странное подобие ласки. И, бля, мне нравится. Мне даже еще хочется. Вот такого. Не другого.

– Ты обычная, - говорит он. – Не особенная.

…

…

Он ждет моей реакции.

Я могу пройти мимо, взглянуть мельком – и отвернуться. Могу остановиться. Могу что-то сказать. Одно слово, одно действие – само по себе оно не важно. Но в связи – в связи – важно.

Я не хочу связей. Не хочу связываться, спутываться. Хочу быть как прежде.

Он ждет моей реакции. Они все ждут моей реакции.

Я прохожу мимо. И даже головы не поворачиваю.

…

– Тайра.

Вздрагиваю. Оборачиваюсь. Не верю.

– Джейсон.

– Слушай, что бы там у вас не было с Тимом…

– О! – фыркаю я. – Это теперь так называется, значит. А мне всегда казалось, что у Тима не бывает чего-то с кем-то.

Он головой качает. Джейсон. Когда-то я мечтала о нем. Когда-то внутри было так много места для него, для шансов и возможностей, для больших городов и дорогих отелей. Для лучей славы в пятничную ночь.

Но это было до.

Сквозь – это когда немного остается. Как пуля, прошедшая навылет. Не застряла – но больно. И кровь идет.

– Ты не знаешь его.

– Не знаю. Не хочу знать.

Не застряла, не осталась внутри. Прошла наружу, пробила насквозь и шлепнулась в грязь. В жидкую, вязкую грязь.

Здесь нет вторых шансов и еще одних попыток.

…

Здесь есть одна попытка.

Эффект бумеранга, да. Сильнее оттолкни – скорее прилетит.

…

Я шлепаюсь напротив. Локти на стол, ногу на ногу, не улыбаюсь – улыбка будет слишком натянутой.

– Значит, - он ждет. Я продолжаю, - ты это уже слышал. Не от меня, я такого не говорю – от других твоих. Давай. Разойдемся мирно, например. Если можно так сказать, что мы сходились. Вот.

Теперь я жду.

Он молчит. Мимо проходят люди – всякие, разные. Не друзья – друзей здесь нет, знакомые. Здесь все знакомые. В той или иной мере.

– Как хочешь.

И встает.

– Тим! – я вскакиваю следом.

Хочу еще чего-то добавить, но он оборачивается. Смотрит на меня – этот его крышесносящий взгляд, настойчивый. Потом хватает меня за руку, чуть выше локтя, все так же грубо – как мяч, наверное – и притягивает к себе. Ближе.

Если бы здесь не было других, все закончилось бы как всегда. Но здесь есть другие. И я целую его. Сама. В первый раз. Мне просто интересно – как это. Просто интересно, не больше.

Я бы назвала это большой официальный поцелуй. На публике, и, наверное, немножко на публику. Но это хрень. Суть в другом – это наш первый поцелуй. И, бля, романтики здесь и рядом не валялось. Впрочем, кому она нужна?

Наши пальцы сплетаются. Чисто в принципе – это удобно.

…

[end]

…

давай, собирай, я жду

когда плохо, это наоборот подстёгивает к тому, чтобы нормально было. но их отношения - это вапче. да и сами они... какие-то изломанные, что ли. жили бы они в Нью-Йорке, такой истории не было бы... а тут, то ли из-за городка, то ли из-за того, что там вокруг футбола всё вертится.
даже описать не могу. вот ЛоВе - это ангст. но мягкий... а тут резкий, ломаный, жестокий даже. ни тебе ясности в отношениях, ни тебе каких-то чувств обычных.
но притягивает. именно такая изломанность притягивает.

млин, подумала сейчас, а там хоть какое-то подобие хеппи-энда есть?

не, ты знаешь, оно и в Нью-йорке могло быть. немножко по-другому, но тоже так. а вот футбол - футбол да. жестокая игра, сама по себе, и все, кто в нее играет, тоже не мягкие. это часть. плюс у Тима характер такой. и семья такая.

где? у Тима и Тайры в каноне? нет. нету. там... фигня всякая. в принципе, я и его и ее понимаю, но, блин... хлюп.

мм, а я вот как-то не вижу их в большом шумном городе, где все незнакомые, и всё всегда в движении...

не хлюп, а ещё второй сезон будет) правда, я не знаю, чем там всё закончилось, но, может, продолжение будет)