Для брата. «Потому что любимый» ©

:::::

This is the art of ruin.
This is the resolution
The end of all progress
The death of evolution
It bleeds all life away.
I will show you all that I have mastered
Fear. Pain. Hatred. Power.
This is the art of ruin.

Lamb of God - Ruin

:::::

Все новости с утра Тайра узнает из заголовков газет на витринах или обрывков статей, подсмотренных через плечи соседей в метро. В кафешке, где она работает, постоянно гоняют либо модный канал, либо спортивный. В первом случае ее раздражают воблообразные скелеты, прикрывающие свои телеса лоскутками нелепой и несуразной одежды, вдалбливающие каблуки в подиум с такой силой, что на нем должны оставаться вмятины. Во втором – она каждый раз вздрагивает, когда слышит имя Тима Риггинса.

Его все так же зовут не Тимоти, а Тимом, у него все такие же вечно непрочесанные волосы, он все такой же матершинник и алкоголик, только теперь все его недостатки считаются верхом пикантности и сексуальности. Из него сделали второго чертова Бэкхема – надули, как воздушный шарик, умело состряпали ему имидж и сделали балаганным мальчиком.

Он любит появляться на публике с моделями с несуразно огромными сиськами, почти каждый раз с разными. Все они неизменно блондинки. Наверное, он их выбирает именно по этому принципу – злится она. А потом ловит свое отражение в зеркале за барной стойкой – и смеется про себя. Это смешно. Правда.

Всегда, когда до Тайры добираются журналисты, она достает из подсобки бейсбольную биту. Как-то они даже опубликовали ее фотографию в журнале: с мрачным лицом, в заляпанном передничке и кроссовках со стоптанными задниками, они замахивается на камеру. «Первая девушка Тима Риггинса». Она долго потешалась над этим заголовком – вряд ли она попала даже в первую десятку его девушек. На вопросы репортеров, каким был в школе ныне знаменитый нападающий, она неизменно отвечает: «Говнюком был, говнюком и остался», - и оставляет журналистов недоумевать, что же это значит. Она потом читает в газете трогательную историю их с Тимом чистой и нежной любви. Если бы это было так, она бы сейчас не тащила тяжеленный поднос с грязными стаканами в мойку.

Она вырвалась из Диллона, но не вырвалась из того болота, в каком жила. В ее квартире почти нет мебели и кирпичные, не заклеенные обоями стены; на улицах ее домогаются извращенцы, но теперь в ее кармане всегда есть газовый баллончик; с утра до вечера она возится в грязи, убирая со столов посуду с объедками и не отвечая на приставания посетителей; Тим Риггинс все так же отравляет ей жизнь одним своим существованием. Видимо, все это дерьмо настолько к ней пристало, что его уже ничем не отдерешь. Это тот же Диллон, где футболистов готовы носить на руках и лизать им задницы, просто потому что они быстро бегают/хорошо кидают мяч/пробивают любые блоки. Нужное подчеркнуть. Здесь футбол – это еще не все, но многое. Здесь фанатки измеряются не штуками, а сотнями. Да и сам Нью-Йорк побольше Диллона будет.

По дороге с работы она покупает пиццу и две бутылки пива. И пусть, открывая обшарпанную дверь ключом, ей всегда кажется, что она войдет в пустую тихую квартиру, ее неизменно встречает шум очередного футбольного матча, прокуренная комната и Тим, привалившийся спиной к кровати. Он не оборачивается. Он никогда не оборачивается. Иногда ей кажется, что ее отсутствие он заметит, только если не получит свои бутылку пива и полпиццы.

Они молча ужинают, сидя перед телевизором прямо на полу, потому что из мебели у них только кровать и этот самый телевизор. Они молча читают спортивную хронику, утопая в клубах сигаретного дыма. Они яростно и по-животному дико накинутся друг на друга – потому что он по-другому не может, а ей это необходимо. Ключевое слово всего этого – вместе.

«Есть еще друзья в Техасе» - семь лет назад это казалось высполнимым. Сейчас же от их дружбы остались только оплеванные ошметки, от жизней – куцые и жалкие остатки, а «Техас навсегда» утонул в дерьме где-то посреди всего этого. Она бы посмеялась над всем этим. Кто же знал, что спустя семь лет все так извернется. Кто же знал.

По праздникам Тайра покупает дешевый растворимый кофе. Вечером они вместе курят, сидя на одном подоконнике, касаются при этом друг друга стопами и смотрят на вечерние огни. Она вырезает и наклеивает очередные статьи на голую кирпичную стену, наполовину завешанную черно-белыми кусочками его псевдо-публичной жизни. Иногда ночью они спят обнявшись, и ей кажется, что – может быть, только может быть – Тим все-таки не может без нее. Она любит эти мелочи и заботливо копит их в памяти, потому что иначе…

Иначе ей кажется, что она вот-вот упадет. Она находится в подвешенном состоянии, и в любой момент все может закончиться. Она распадается на части и наслаждается этим разрушением. Тайра живет и выживает в постоянном фарсе, погрязнув в лжи так глубоко, что, вопреки всеобщему мнению, что выход всегда есть, никогда не выберется из нее.

Тим же просто бредет по жизни, лениво перетекая из одного состояния в другое. Ему абсолютно посрать на славу и шумиху, которую накрутили вокруг его имени, неизвестно почему выбрав именно его. Он, кажется, даже наслаждается своей маленькой грязной тайной. Он принимает столько усилий, чтобы никто не узнал, что иногда ей становится дико – зачем тогда они. Тайра знает, что однажды он наиграется в шпионов и уйдет. Она с мазохистским удовольствием ждет этого. Она чувствует, как воздух насыщен приближением, как озон перед грозой. Она ждет и боится одновременно.

По утрам она просыпается и уходит, пока он еще дрыхнет. Покупая по пути на работу хот-дог и съедая его в тесной подземке, Тайра знает, что вечером потная и в зеленых трявяных потеках форма с неизменным номером «тридцать три» все равно будет валяться в ее корзине для грязного белья. Но еще она знает, что день, когда в заголовках появится «Тим Риггинс живет с Тайрой Колетт», станет последним днем их вместе.

Hopefully, not the end.