…

меня не волнует, что пишут обо мне – до тех пор, пока все это ложь.

(Дороти Паркер)

…

первый

…

– Тяга к дурному у тебя в крови, - так ее тетя – поэтесса-алкоголичка – любила говорить.

На стене плакат – местный полицейский в смешной шляпе скрестил руки на груди, и надпись внизу – красные, угрожающие буквы: «Ты знаешь, где сейчас твой ребенок?»

(Рядом с плакатом вывеска «Подростковый исправительный центр»; Иден громко чавкает жвачкой и надувает пузыри.)

– Как тебя звать? – спрашивает он. Он сидит напротив нее, в кожаной куртке – жалкое подобие Джеймса Дина. Высокого роста – и она бы сказала, что он заполняет собой все вокруг – стул, приемную и, может даже, ее саму.

– Иден.

Тишина. Открывается дверь, доносится мелодия, звучащая в финальных титрах какого-то игрового шоу.

– Как сад? – он хитро усмехается, и она точно знает, что тетя сказала бы о нем.

– Баян, - пузырь лопается; он не смеется.

– За что здесь? – он сползает ниже, скрещивает длинные ноги, и штанины простых черных джинсов волочатся по грязному кафельному полу.

– Магазинная кража, - отвечает она и краснеет. Потому что это тупо – попасться на краже дешевой бижутерии в универсально магазине. Он улыбается, неприветливо.

– Ты?

Сухой смешок и потупленный взгляд. Полицейский проходит мимо, звякают наручники.

– Любопытство.

Он не говорит ей своего имени; она не спрашивает.

Стенные часы тикают; ее – останавливаются.

…

второй

…

Библиотека не так уж стара – пятидесятых годов, и цветы (возможно, петуньи) обрамляют дорожку, ведущую наверх.

(Наверху, рядом со столбами, заглавными буквами вырезана надпись – верим в высшие силы; она никогда не могла понять, относится ли это к Богу или просто к учению, но подозревала последнее.)

Она читает классику – Сэлинджера и Плата, и, иногда, Вулфа.

Вместе с ней сидит парнишка – чуть старше нее – и читает об Александре Великом, Иване Грозном, Наполеоне Бонапарте и, однажды, она застает его с книгой о Бенито Муссолини в руках и смеется. Он хмурится и, когда она, отсмеявшись, выдавливает: «Разве Mein Kampf стала уже абсолютным клише?» - захлопывает книгу и уходит.

Позже уходит и она, когда седой библиотекарь в слишком больших для него очках выключает ее настольную лампу. Он придерживает для нее дверь.

И улыбается, когда она говорит, что ее имя – Сара.

…

третий

…

– Я переросла этот город, - любит говорить она. Домашние отмахиваются от ее слов, а друзья смеются и берут ее с собой в тридцати пяти минутное путешествие в город.

Она улыбается, вышибала выгибает бровь. Да, она знает, она выглядит лет на двадцать – открытое лицо, и начесанные вперед, на глаза, пряди волос.

– Я не такая юная и наивная, какой кажусь, – и он смеется.

(Видите, она могла быть убедительной даже до.)

Потом она встречает парня. Или мальчишку. Или мужчину. Они не танцуют, и она держит стакан рома-колы, хоть и не любит ее вкус. Кабинка, ровная кожа, пот (сзади, на ее шее) и как-то случайно – поцелуй, и еще один потом.

– Ты вне времени, - говорит он с дерзкой усмешкой.

– Чего? – переспрашивает она, начиная ржать. – Типа Одри Хепберн, что ли?

И не то чтобы она не слышала этого раньше.

– Не до такой степени.

Он спрашивает ее имя, его волосы щекочут ее подбородок, и она смотрит на стены кабинки – красные. И надпись черной ручкой (Оскар Уайльд мог бы гордиться) – фальшь так же стара, как и яблоня Эдема.

– Иден, - отвечает она.

Громкая музыка не дает ему расслышать ее ответ.

…

четвертый

…

Магазин шаговой доступности в конце магистрали (рядом с автозаправкой, где работают только три из четырех насосов) открыт двадцать четыре часа в сутки. Уже поздно, луны нет, снег тает, и жидкая грязь просачивается сквозь резиновые подошвы ее туфель.

Колокольчик звякает – она открывает дверь; по телевизору идут Симпсоны.

Она опять пытается бросить курить.

Парень за кассой почти ее ровесник, может, чуть старше, и на нем красная форменная жилетка, но нет бирки с именем.

Она бросает номер The National Enquirer на прилавок (пришельцы в Нью-Мексико – старая новость, надоевшая забава) и просит пачку Мальборо Лайтс.

Он выгибает бровь и не спрашивает ее удостоверение.

– Эти штуки когда-нибудь тебя убьют.

– Ну, знаешь ли, «пистолеты незаконные, петля душит, газ воняет отвратительно…»

– Логично. Но разве оно не заканчивается «… почему бы тогда не жить?»

– Поэтические изыски, - кривится она. Вертит в руке розовую зажигалку.

Щелкает ей один раз. Огонек вспыхивает и умирает.

…

пятый

…

Она собирает брошюрки колледжей так же, как маленькие девочки забивают пластиковые контейнеры ракушками (берегут их до дождя, оставляют, чтобы потом сделать что-то великое).

Она останавливается у одной или другой школы – представитель колледжа сидит за столом; там пластиковая скатерть и халявные ручки. На нем футболка с надписью на груди – буквы складываются во что-то типа «образования»; и он ерошит свои короткие темные волосы, а она протягивает руку.

Он начинает говорить – хорошие общаги, сносные кровати, и да, тебе нужно знать, что еда здесь дерьмовая…

– Да нет, я не собираюсь сюда, - его рука застывает, она улыбается. – Мне просто нравится смотреть.

Он пожимает плечами; и с одной стороны кажется, что она его задела, а с другой – этот жест просто не идет ему.

То, чего она не произнесла, гласит – «хорошо помечтать о лучшей жизни». Так приятно думать, что, может быть, она – девушка, у которой тяга к дурному в крови, – предназначена для чего-то великого.

Он вручает ей брошюру и улыбается.

И, кажется, он понимает, о чем она думает.

(Забавно. Он понимает.)

…

fin

…